Вся оставшаяся жизнь

– Нет, вы видели? В шкафу танцевать можно, с ума сойти!

– Это называется гардеробная, Элизабет.

– Бет, пожалуйста, зовите меня Бет. Никогда не любила свое имя. Элизабет – это монашка какая-то, вам не кажется? Даже странно, как подумать: “Элиза” так красиво звучит, легко, воздушно, а как добавишь “бет” – как будто все сложилось и бряк на землю. А вам, наверно, ваше имя нравится. Манель, прелесть что такое.

– Да, разве что мальчишки в школе имели малоприятное обыкновение звать меня Панель.

Их беседу прервал стук в дверь.

– Войдите.

– В понедельник ручке правой – браво! – провозгласил Амбруаз, входя в номер.

– Совсем из головы вылетело, – смущенно призналась Бет и стала искать сумочку с инсулином.

– Как видите, я занимаюсь не только мертвыми стариками, еще и живых пользую при случае, – с вызовом бросил девушке Амбруаз, вкалывая бабушке лекарство.

– А с молодыми вы что делаете? – не осталась в долгу Манель.

Бет невольно улыбнулась, глядя на растерянную физиономию внука: тот сложил оружие и признал себя побежденным, даже не пытаясь драться.

– Встретимся внизу, поужинаем? – предложил он.

– Самюэль есть не будет. Я его уложила, он совсем вымотался и не может проглотить ни кусочка.

– Вот и я тоже, детки. На ногах не стою после этакого путешествия. Так что если я хочу набраться сил на завтра и дальше, лучше всего мне поспать. Сейчас заморю червячка парой куинь-аманов, и баиньки, чего еще надо. Не обращайте на меня внимания, молодежь.

– О’кей, тогда жду вас в холле, – бросил девушке Амбруаз и вышел из номера, по дороге поцеловав бабушку в лоб.

– Он у вас всегда такой заботливый? – спросила Манель, когда тот ушел.

– Вообще-то он самый милый мальчик на свете, и не потому, что он мой внук. А когда я вижу, как близко к сердцу он принимает свою работу, то говорю себе, что покойникам, попавшим в его руки, несказанно повезло.

31

Амбруаз уже минут пятнадцать созерцал меню гостиничного ресторана, когда Манель оторвала его от чтения. Девушка успела переодеться. Белая рубашка, на плечи накинут темно-синий кардиган, темные легинсы и хлопковые кеды на ногах. Едва заметный штрих подводки подчеркивал блеск глаз. “Таким брильянтам футляр не нужен”, – заверила ее Бет, когда она красилась.

– Вы хотите поесть здесь? – спросил молодой человек. – Честно говоря, ресторан, на мой вкус, чересчур помпезный, а цены тут такие же, как все остальное, несуразные. Так что, если вы не против поужинать, не восседая в вольтеровском кресле и не в окружении целой армии официантов, готовых отозваться на каждый ваш чих, то я видел на плане ресторан на набережной, метрах в пятистах отсюда, выглядит скорее симпатично, вы как?

– Как хотите, на самом деле я не особо хочу есть. Куманы вашей бабушки просто убойные.

– Куинь-аманы. Они называются “куинь-аманы”, – с улыбкой поправил ее Амбруаз.

– Куниманы.

– Нет. Куинь, как в названии Луиньяк. Куинь-аман. Repeat after me: kou-iiign-amann[4].

– Kou-iiign-amann, – передразнила его девушка.

– Yes, perfect. And where are the kou-iiign-amanns?[5]

– The kou-iiign-amanns are in the kitchen[6], – со смехом подхватила Манель.

Они вышли из отеля в вечернюю прохладу и направились по набережной в сторону марины: вдали в ночных сумерках угадывался целый лес корабельных мачт. Над черными водами озера скользили клочья тумана. На противоположном берегу сиял и переливался огнями город Эвиан. Слишком красивое место, чтобы тут умирать, с дрожью подумала Манель.

– Хотите мой пиджак? – предложил Амбруаз.

– Нет, спасибо, мне не холодно. К тому же мы почти пришли, по-моему.

Ресторан оказался скромный, но уютный. Широкие окна-витрины выходили на Леман. В понедельник, к тому же в мертвый сезон, занято было всего несколько столиков, так что молодые люди могли выбрать место по вкусу.

– Здесь вам будет удобно? – беспокойно спросил Амбруаз, указывая на столик с лучшим видом на туманный простор.

– Очень.

– Хотите чего-нибудь выпить?

– Кажется, это мне не помешает.

– Вина? Белого?

Амбруаз заказал два бокала шардонне.

– Меня тревожит месье Дински, – сказал он после короткой паузы. – Вид у него совсем нездоровый.

– Да, и лучше ему не будет, – подтвердила Манель, отвернувшись, чтобы скрыть волнение.

– Это почему? – спросил Амбруаз.

Она подождала, пока официант наполнит их бокалы, и продолжала:

– У Самюэля неоперабельная опухоль мозга. Ему осталось жить не больше нескольких недель.

– Черт!

Это его “черт” вобрало в себя всю скорбь мира. Девушку тронула непритворная печаль, с какой он воспринял ее слова.

– Сойдет в могилу прямо за братом-близнецом, – помолчав, заметил Амбруаз.

– А вот с этим, пожалуй, будут проблемы.

– Но вы же только что сказали, что ему осталось жить несколько недель.

– Да, верно. Несколько недель, по самым оптимистическим подсчетам. Нет, я имею в виду проблемы с братом-близнецом.