Вся оставшаяся жизнь

На обратном пути они веселились, как дети. Проехали последний раз вдоль озера. По серебристой воде шлепал старинный пароходик, взбивая колесами волны в кипящую пену. На корме плескался на ветру красный флаг с белым крестом. Самюэль, подавшись вперед, как мальчик, жадно вглядывался в пробегающий перед глазами пейзаж. На границе, когда таможенник спросил, не везут ли они чего запрещенного, Бет ответила: “Всего-навсего целую жизнь”. Остальные заулыбались, чиновник не стал настаивать и долго смотрел вслед выезжающему из Швейцарии катафалку, спрашивая себя, как можно веселиться в такой жуткой машине. Разговаривали они мало, только молча обменивались понимающими взглядами. Им было хорошо. Туда с ними ехала пятая пассажирка – смерть, а возвращались они без нее. Все четверо еще никогда не чувствовали себя настолько живыми.

39

Буба и Абель встретили Амбруаза все так же добродушно. Их каморка была сверху донизу увешана рождественскими украшениями. Хрупкие ветки фикуса клонились под ливнем гирлянд. С потолка свисали бесчисленные разноцветные шары. Целая армия фигурок святых оккупировала верх холодильника. Пузатые приветливые деды морозы, прилепленные скотчем ко всем стеклам, встречали гостей насмешливыми ухмылками. До Нового года оставалось несколько дней, и приятели, казалось, вообще не снимали красных колпаков, с утра до вечера красовавшихся у них на голове. Гигант сенегалец, как обычно, в ответ на приветствие Амбруаза отпустил шуточку в своем вкусе:

– Слыхал анекдот, как скелет в кафе зашел? Его официант спрашивает: что вам принести? А тот отвечает: белого вина… и белые тапочки, пожалуйста!

Абель переждал, когда стихнет хохот Бубы, и заговорил:

– Ты к той бабуле пришел? Не пойму, на кой надо непременно делать вскрытие старикам за девяносто. Уж их-то могли бы оставить в покое?

– При пожаре, да еще в доме престарелых, вскрытие обязательно, ты же прекрасно знаешь, – заметил Амбруаз.

– Говорят, загорелась рождественская гирлянда где-то на первом этаже? – спросил Буба.

– Понятия не имею. Надеюсь только, что она не мучилась. Она где?

– Там же, на столе для вскрытия. Мы подумали, тебе так будет удобнее. Просто переложишь ее на каталку, когда закончишь, и мы поднимем ее в траурный зал. Времени у тебя сколько угодно, родни нет, – уточнил Абдель.

– Можно сказать, спокойная покойница, – фыркнул Буба.

Амбруаз решил, что ослышался.

– Как это нет родни? Мы же говорим о мадам де Морбьё, да?

– Между прочим, мадемуазель де Морбьё. Ну да, из родственников никого, так в заведении сказали.

Спускаясь в лифте на минус второй этаж, Амбруаз позвонил в “Камышовую поляну”. Представившись, он попросил подтвердить информацию. Девушка на телефоне плакала.

– Какой ужас, месье Ларнье. Трое погибших, вы представляете? Трое! Нет, у Изабель не было родственников. Какие-то дальние внучатые племянники, но они у нее ни разу не появлялись. Вы один к ней приходили на день рождения. А сколько она нам рассказывала про своего танатопрактика! Знаете, она вас очень ценила, можно так сказать. Каждый раз после вашего прихода расхваливала вас днями напролет.

– Мне она говорила, что ее муж давно умер, но часто упоминала дочь, которая по воскресеньям водит ее в ресторан.

– Выдумки, месье Ларнье. Она никогда не была замужем и тем более не имела детей. Изабель была большая мастерица рассказывать истории. Вообще-то она по жизни этим и занималась, писала всякие истории. Она была писательница.

– А внуки и правнуки, которые рисовали ей картинки? Ведь не приснились же мне все эти рисунки у нее на стенах?

– А, рисунки! Это детишки из начальной школы рисуют для стариков из нашего приюта. Они во всех комнатах висят. Нет, месье Ларнье, мне очень жаль, но в каком-то смысле только мы и вы были ее родственниками.

Обнаженное тело Изабель де Морбьё ожидало Амбруаза на стальном лабораторном столе. Судмедэксперт подтвердил смерть от удушья. Молодой человек поставил на пол свои чемоданчики и подошел к трупу. Изабель, как и две другие жертвы пожара, охватившего восточное крыло “Камышовой поляны”, задохнулась во сне. Пламя не успело добраться до ее тела, и лицо осталось неповрежденным. Бальзамирование после вскрытия всегда было делом тонким и долгим. Когда он обмывал останки влажной простыней, звонкий голос старой женщины зазвучал в его голове ясно и отчетливо, словно в комнате под названием “Орхидея”: “Расскажите о себе, Амбруаз. Вы никогда ничего о себе не рассказываете”. Он улыбнулся. И пока его руки скользили по белой коже с прожилками, он заговорил. Рассказал про Манель, про ее возмущенные крики и негодующий взгляд при первой их встрече. Про Манель и ее пылающие глаза, про ее черные как смоль волосы, про ее гибкое тело, пьянящий запах, волшебный смех. Про Манель и ее губы, которыми он не мог насытиться. Описал, как проходят их дни, как оба ждут вечера, когда снова будут вместе.