Вся правда и ложь обо мне

Я иду завтракать, старательно наряженная во все новое, с волосами, уложенными феном, и с умеренным макияжем, который, как я надеюсь, выглядит «естественно». Обвожу зал ресторана внимательным взглядом, сердце трепещет, каждая частица меня жаждет увидеть известно кого и вместе с тем боится, что, если я его все-таки увижу, волшебство вмиг улетучится. Представляю себе, как смотрю на него и вижу самую обычную, ничем не примечательную посредственность. Представляю, как он скользит по мне скучающим взглядом и отворачивается. Вчера все получилось так чудесно, что это просто не может быть правдой.

Еще раз осматриваюсь, хотя мне уже ясно, что в зале его нет.

– Может, передумаешь, дорогая? – спросила мама, когда увидела, в каком виде я собираюсь вниз. – Просто это одежда скорее в стиле «пляж», чем «завтрак в отеле».

Я сделала глубокий вдох и напомнила себе: надо быть хорошей.

– Ничего страшного, – отозвалась я. – Мы же в Рио, я в обычной дневной одежде.

Мне хотелось накричать на нее, но я удержалась. Даже подошла, чтобы ее обнять, но не осмелилась, помня, что кое-кто у меня внутри страшно разозлился на то, что она позволила себе критиковать мою одежду. И я в последнюю минуту уклонилась от объятий, а мама явно растерялась.

На второе утро в отеле я веду себя как бывалый завсегдатай, который знает, как тут все устроено. Иду прямиком к фуршетному столу за стаканом апельсинового сока. Стою возле стола с едой, гадая, удастся ли мне привлечь внимание самого шикарного парня на свете прямо за завтраком в Рио-де-Жанейро.

Если он появится.

А если вчера он уехал домой? Если его вообще не было? И я больше никогда не увижу его? Может, вчерашняя встреча вообще останется единственным за всю мою жизнь моментом, хоть сколько-нибудь похожим на любовь.

При этой мысли у меня щемит в груди. Мозгу становится больно, сердцу тоже. Это будет невыносимо – посмотреть в глаза незнакомцу, испытать чувства к нему и больше никогда с ним не увидеться.

Я несу свой сок к столику. Родители сидят и ждут, когда придет официантка с кофейником, и я понимаю, что надо было предложить захватить сок и для них. Не знаю, почему я раньше не додумалась.

– Сока хотите? – бормочу я.

Оба очень довольны моим вопросом, но дружно отказываются. А я все равно приношу два стакана и ставлю на стол – на случай, если они передумают.

Потом я набираю себе гору фруктов, с которыми расправляюсь при помощи ножа и вилки, мама тоже ест фрукты, а папа – бекон и сэндвичи с ветчиной и сыром: странный выбор для завтрака. А мне по-прежнему не хочется мяса. По сути дела, я перешла на веганство и сыроедение, ем одни только фрукты, от которых моя кожа наверняка станет сияющей и в глазах появится блеск, и я держусь на этой диете аж несколько минут, но потом отхлебываю кофе, вспоминаю про сырные шарики, иду и накладываю себе полную тарелку.

У меня во рту сырный шарик, и тут я замечаю, что он смотрит на меня. Это еще полбеды – сырный шарик во рту, но как раз в эту минуту мы с родителями говорим о том, не слишком ли сегодня облачно, чтобы подняться по канатной дороге на гору «Сахарная Голова». Я заявляю: «Нам совсем не обязательно каждый божий день лазать по горам». На слово «день» я напираю настолько старательно, что немаленький такой кусочек сырного шарика вылетает у меня изо рта и повисает на нитке плавленого сыра. Тут-то я и поднимаю глаза и вижу, что неподалеку стоит, глядя на меня, тот самый парень.

Худшего кошмара со мной еще никогда не случалось.

Он стоит вместе со своими друзьями возле соседнего столика, улыбается мне, но его улыбка тут же застывает. Самый страшный момент моей жизни.

Он видел, как я расплевываю еду по столу. Стоял и ждал, когда я его замечу, а у меня вылетел изо рта кусок сырного шарика и повис на сырной нитке, услужливо напоминая о том, что именно произошло. И тот самый парень видел это, и теперь видит, и тут уже абсолютно ничего не поделаешь.

Хочу умереть на месте. Хочу, чтобы в отеле вспыхнул пожар, все мы бросились на улицу, к пляжу и в море и плавали там долго-долго. Хочу, чтобы давно спящий вулкан вдруг пробудился под этим самым рестораном и смел нас потоком лавы. Краснею так густо, что губная помада сливается по цвету со щеками. Даже волосы, наверное, стали темно-красными. Провожу перед собой рукой, чтобы разорвать сырную нитку, – главное, кусочек сырного шарика не подцепить, потому что это будет похоже на признание, что я его выплюнула. Папа недовольно поднимает брови, и я вижу это лишь потому, что смотрю куда угодно, только не на того парня. Мама сокрушенно охает, собирает расплеванные куски своей салфеткой, сворачивает ее и откладывает в сторону, к месту отсутствующей за нашим столиком четвертой персоны. Потом берет салфетку с прибора этой персоны, встряхивает и одним плавным движением расстилает у себя на коленях.

Не получится у меня поговорить с ним никогда. Если между нами и вспыхнули искры романтики, они погасли, не успев разгореться, и все из-за меня. Странно, что весь зал еще не тычет в меня пальцами и не покатывается со смеху.