Вся правда и ложь обо мне

И вдруг я понимаю, что это она оставила мне сырные шарики. Она была моей благодетельницей. Могла бы и не делать этого, но я точно знаю: это она.

Снимков, на которых я в моей футболке с эмблемой «Школы английского в фавеле», лишь два. И все. Видимо, тогда она поняла, где я, и перестала выслеживать и фотографировать меня, потому что просто могла наблюдать за мной в реальности.

Она не имеет права так поступать.

Не имеет права быть моей матерью.

Ты не имеешь права так поступать.

Не имеешь права быть моей матерью.

Я бормочу это еле слышно, а потом вхожу в комнату, сдираю снимки со стен, рву их и бросаю клочки на ее дурацкую кровать. Срываю их все до единого, слышу, как кричит хозяйка дома, замечаю, что Жасмин стоит в растерянности, не зная, как быть, пытается остановить меня, но я не слушаю, и чувствую себя единым целым, потому что Элла – то же самое, что и Бэлла, и я даже не собираюсь сдерживаться, потому что не хочу. Меня пробуют взять за руки, я вырываюсь. Надо сорвать все мои снимки со стен, потому что я не принадлежу этой женщине, она не имеет права валяться в постели, смотреть на меня и притворяться, будто бы я ее ребенок.

В углу комнаты, возле стола, – неудачно нарисованный младенец. У нее не осталось моих младенческих фотографий, поэтому она нарисовала меня, свою потерянную малышку. При виде этого рисунка я замираю на секунду, и Жасмин хватает меня за руку и вытаскивает из комнаты, хозяйка орет на меня, Бэлла хочет вернуться и учинить полный разгром, но не может, потому что даже Бэлле грустно и горько.

Кто-то делал эти снимки, а я ничего не замечала. У нее был на воле знакомый, который фотографировал меня, а я об этом понятия не имела. Неудивительно, что Блэки так помешались на мерах безопасности. Интересно, видели ли они людей, которые фотографировали меня, или просто подозревали, что такое может случиться?

На меня накатывает тоска по моим настоящим родителям, которые заботились обо мне.

Я пропала.

Я

пропала.

Жасмин объясняет хозяйке, что девочка на фотографиях – это я, но хозяйка и так знает: в округе нет других белых девушек с бритой головой. Она что-то тараторит, я не слушаю.

Дверь открывается.

Она там.

19 5 часов

На ее лице я вижу свои черты. Это моя мать.

– Джо, – говорит она.

– Элла, – говорю я.

Мы смотрим друг на друга в упор. Не знаю, что делать. Бэлла мечется и бушует у меня внутри, и я продолжаю мысленно вести с ней спор.

ДАВАЙ ПРОСТО УКОКОШИМ ЕЕ.

Нельзя.

МОЖНО.

Нельзя.

ПОЧЕМУ?

Потому что тогда мы будем такими же, как она.

На этом конец спору: даже Бэлла не желает бросаться на нее. А я не хочу замыкаться, направлять гнев на саму себя и причинять себе вред. Отчасти именно это сейчас и происходит, но я не хочу, не настолько я плохая.

Жасмин берет меня за руку и крепко сжимает ее. Я не протестую. Смотрю в глаза Аманды Хинчклифф, она улыбается мне.

– Но ты ведь Джо, – говорит она, и голос у нее ласковый, не такой, как мне представлялось. – Ты моя Джолин.

Не говорю ни слова. Я ей не Джолин.

– Моя детка, – продолжает она.

Я не ее детка. Хотя была ею. Раньше.

Выхожу в дверь, потом в переулок и прочь от нее.

Бэлла понимает, что нападать на эту женщину нельзя, но едва мы оказываемся за дверью, начинается худшее. Не то чтобы я не в состоянии держать себя в руках – за последнее время я уже научилась. Мне пришлось встроить мою Бэллу в себя, просто чтобы выкарабкаться. Ее сила понадобилась мне, чтобы выжить. Вот почему впервые в жизни я чувствую себя единым целым.

Но все равно не справляюсь. Я просто не в состоянии вынести вид комнаты, в которой живет моя биологическая мать. Я направляюсь по переулку прочь от пансиона, прочь от этой женщины, которая за мной не идет, прочь от моей замечательной Жасмин, прочь от бедной хозяйки дома. Не знаю, куда я иду. Знаю только, что не имею права причинить кому-то вред, иначе стану такой, как она. И покончить с собой не могу – я уже пыталась, но ничего не вышло. Не могу даже убежать и жить сама по себе, своим умом, – это я уже проходила, ничего хорошего. Обратно к Блэкам я тоже не хочу. Только не сейчас и не так.

Дойдя до большой улицы, я поворачиваю в сторону вершины холма. Туда, где живут наркодилеры. Поднимаюсь на самую вершину. Сегодня солнца нет. Небо заволокли тучи. Никто не догадается, где я. Если повезет, то здесь меня искать не станут. Я вижу тропический лес на соседних холмах и далекого Христа-Искупителя спиной ко мне.

Сажусь на край вымощенной камнем дорожки и просто смотрю на Рио. Чудесный, прекрасный, живой. В нем есть все, что представлялось мне, и еще много всякой всячины. Беру острый камень и рисую на песке. Рисование успокаивает меня. Как обычно. Потому я и рисую.

Я не могу вернуться к моему прежнему «я». Не знаю, как быть.

Я заглянула в глаза моей биологической матери.

Но этого мало. Мне еще очень много надо узнать, а другого шанса расспросить ее мне не представится, потому что после всего, что было сегодня, я вообще больше не могу ее видеть.

20 1 час