Вся правда о либералах. Как я стал русским патриотом

К примеру, ребенку этих времен даже не придет в голову повторить подвиг Павлика Морозова, поскольку ценность семьи уже вновь является доминантной, превалирующей над любыми идейными разногласиями.

Царство всеобщего благополучия, обещанного основателями СССР и Никитой Хрущевым, служившее сакральным образом, помогающим советскому времени катить свои тяжелые воды через многие лишения, уже не воспринималось как путеводная звезда, а служило мишенью для насмешек.

Равно как и советская бюрократия с ее уморительной геронтологической дурной бесконечностью — наследованием будущих покойников покойникам уже состоявшимся.

Вера в целостность идеологии и жизни подорвана навсегда.

Государство воспринимается как система, отдельная от пустопорожних верований и обещаний последователей единственно верного учения.

То есть собственно коммунистическая идея постепенно, из десятилетия в десятилетие, вымывается из человеческого и общественного существования, и на смену ей все более явственно приходит традиционное, русское, которое под спудом идеологических оков продолжало крепить советское общество в течение всех семи десятилетий до развала СССР.

В условиях коллапса, в котором перманентно пребывают постсоветские страны, русский мир становится центром притяжения для все больше уходящих в штопор стран, которые два с лишним десятилетия держали курс на сближение с Западом.

И как ни странно, только удалялись от него, поскольку истинным Западом для них была Россия, удерживавшая национальное своеобразие в пределах цивилизованной нормы.

Утро и сегодня все так же продолжает красить нежным светом стены древнего Кремля, однако красота и глубокая родственность этого процесса иным становятся внятны только сейчас.

Так что, вспоминая развал СССР, мы можем представлять себе не без некоторого изумления, как постепенно, еще без всякого осознания своих действий, народы, проигравшие свое великое общее прошлое, выстраиваются в очередь за новым общим будущим.

Детская болезнь «правизны» в антикоммунизме

В юности с подачи философа Вити Аксючица, который по совместительству какое-то время пребывал в статусе моего тестя, я был зачарован Фридрихом Хайеком, нобелевским лауреатом, вдохнувшим душу и мораль в рыночную теорию. В нагрузку к нему шёл и Фридман, вдохновивший на ратный подвиг небезызвестных «чикагских мальчиков».

От строк книги Хайека «Дорога к рабству» веяло сверхчеловеческой джеклондоновской силой — воля, ответственность, сила, рынок актуализирует и выталкивает на подиум успешных и активных, тех, чьей неутомимой работой движима карусель истории.

Конкуренция, борьба, столкновение и противостояние противоположных интересов немногих, но деятельных хранителей таинства синергии постоянно сдавливают пружину, которая, стремясь разогнуться, толкает вперёд инертную человеческую массу.

А потом как-то, уже в самый разгар перестройки, я прочитал чудесную статью философа Гачева, который с тоской писал о том, как бережно, хотя и неосознанно социализм пестовал неудачников, создавая для них социальные ниши, в которых те имели возможность тихо отсидеться, не обращая никакого внимания на ропот стихий и противоборство человеческих воль за окном.

Я помню, что представил себе, скольких прекрасных, но слабовольных людей, имеющих такие понятные пристрастия, как непреодолимая тяга к алкоголю, удерживала от окончательного падения необязательная и бессмысленная работа, на которой можно было только присутствовать, и крошечная, но обязательная зарплата.

Памятником социализму можно назвать «Москву — Петушки», этот вечный теперь уже гимн пронзительному желанию заменить что-то на ничто, уязвимости, тщедушию, культивируемому несовершенству физического тела, непригодного для какой-либо полезной деятельности, и кристальной сиятельности духа.

Я отложил Гачева в дальний угол сознания — мне его мысль была крайне близка и симпатична, но она пока ещё не вполне уживалась с джеклондоновским рыночным сверхчеловеком, который в то время открывал для меня двери в неведомые и правильные антисоветские миры. Понадобилось ещё много времени, чтобы начало складываться понимание условности и необязательности ключевых рыночных понятий, которым в упоении внимало перестраиваемое общество в надежде обрести те самые воспетые одним из первых соловьёв перестройки — Ларисой Пияшевой «пышные пироги».

Команду российских реформаторов тоже называли «чикагскими мальчиками», однако они скорее были ухватистыми и хитрожопыми хлопцами, получившими доступ к штурвалу благодаря всё тем же советским клановым механизмам, транспортировавшим новоиспечённых рыночников в кремлёвские кабинеты из редакции газеты «Правда», райкомов комсомолов и прочих околовластных по большей части партийных структур. Но их хитрожопость проявлялась исключительно в пронырливости, рыночную же кашу они заваривали по рецептам, неумело передранным из брошюр всё того же Фридмана и под чутким руководством слетевшихся на вселенскую «мародёрку» американских консультантов и специалистов.