Вся правда о либералах. Как я стал русским патриотом

Я по необходимости слежу за всеми новостями и, ей-богу, не в состоянии понять, что имеется в виду. Какие новости свидетельствуют о зловещих намерениях Владимира Путина? Готовятся ли некие поправки в Конституцию, расширяющие полномочия первого лица, с тем, чтобы позволить ему «управлять Россией как личной собственностью». Никаких таких планов — ни краткосрочных, ни долгосрочных — у российского руководства нет и в помине.

Может, Путин тайно коронован какими-нибудь потомками семейства Романовых и это даёт Навальному основания говорить о трансформации России в монархию? Чудеса, конечно, случаются, но идиотничанье никак не укладывается в стиль поведения правителя России, так что этот вариант отметаем как полностью непригодный.

А может быть, Путин где-то в узком кругу прямо так и выразился: я, дескать, вот так по-хамски и буду рулить — не в интересах народа, а для семьи и партхозактива? Не проходит по той же причине, что и предыдущее фантастическое предположение относительно коронации — речевое поведение руководителя России безупречно с точки зрения соответствия здравому смыслу, чтобы он там себе не думал на самом деле.

Так на что же опирается Навальный, обвиняя президента в царистских устремлениях? Как обычно, он рулит абсолютным нулём, его же погоняя и на нём же вкатываясь в очередную провальную кампанию. С точки зрения распоряжения собственной властью Путин неизмеримо экономней и спокойней своего предшественника Бориса Ельцина, который легко попирал Конституцию, принимая решения далеко за пределами имеющихся по закону полномочий.

Мне очень сложно представить действующего президента, отдающего, например, приказ о расстреле парламента, каким бы этот парламент ни был: это невозможно в его случае и по правовым основаниям, и по человеческим. Я только знаю, что при Путине строится Ельцин-центр, который автоматически становится штаб-квартирой для всех тех, кто клянёт «кровавый режим» и узурпировавшего власть тирана. И президент присутствует на открытии этого оппозиционного гнездовища, за что его не устают попрекать представители условного патриотического сообщества.

Я не стану утверждать, что с государственными институтами в России всё в порядке, что Госдума — это образец парламентаризма, а суды полностью независимы. Нет, конечно, но сравнение с монархией кажется избыточным до тех пределов, когда передергивание и враньё теряют статус политических инструментов и становятся симптомами психического заболевания. Пациенту мерещатся какие-то кровавые тени по углам, он хватается за нож, куда-то бежит, потом откуда-то возвращается, синеет, кашляет, дрожит, вдруг заходится в истерике, неожиданно странно затихает — и так по кругу.

Хотя, скорее всего, дела обстоят куда проще. Навальный, отработав за годы весь ассортимент оппозиционных лозунгов, пытается по второму-пятому разу использовать раз и навсегда отслужившие своё образы, метафоры, уподобления и несообразные обобщения. На сей раз он рванул вдогонку за ушедшим паровозом в надежде актуализировать процесс обращением все к тем же президентским выборам и их результатам. Ему, кажется, не видно, что со стороны тема «Выборы» в сочетании с фамилией Навальный кажется сюжетом бесконечно затянувшегося анекдота, который рассказчик рассчитывает продать как свежий уже в который раз, хотя он окончательно протух ещё до того, как успел родиться.

Часть III

Чеченская головоломка

Когда на горизонте появляется блокпост «Кавказ», на котором заканчивается Ингушетия и начинается Чечня, я произношу необязательное, обращаясь к своим спутникам — съёмочной группе «Лайфа»: «Въезжаем».

На самом деле на душе нехорошо, я совсем не хотел отправляться в это сомнительное путешествие, но предложили работу, и я взялся её сделать. Много лет подряд я описывал эту республику как скованное страхом и произволом пространство, в пределах которого при поддержке российских властей сложился унизительный, неестественный, насильственный режим, намертво обездвиживший чеченское общество. И теперь — осенью 2016 года — мне предстоит пересечь черту, отделяющую относительно комфортно обустроенную часть России, живущую по общим для всех правилам, от территории воплотившихся ночных кошмаров.

Нет, я, конечно, достаточно внимательно следил за происходящим в Чечне и поэтому давно уже понимал, что репрессивная чеченская машина уже как несколько лет постоянно сбавляла обороты и диких историй, характерных для первых лет кадыровского правления, когда шла война не на жизнь, а на смерть с ваххабитским подпольем, становилось всё меньше, однако суть самой системы не менялась. Модель жёсткого вертикального подчинения, обеспечиваемая пусть и прикрученным до вегетарианских значений репрессивным аппаратом, осталась прежней. От всего этого мне и было не по себе — и в Москве, и во Владикавказе, куда мы прилетели, и здесь, на границе.