Вся правда о Муллинерах (сборник) (СИ)

 — Надо же кому-нибудь! — возразил епископ.

 — Да, — оживился директор, — ты прав.

 Епископ заспался допоздна и завтракал в постели. День, нередко пробуждающий совесть, ее не пробудил. Он ни о чем не жалел, разве что о том, не лучше ли, не ярче ли голубая краска. С другой стороны, нельзя обижать друга. И все-таки, голубое производит сильное впечатление…

 В дверь постучали, вошел мой племянник.

 — Привет, епиша! — сказал он.

 — Доброе утро, Маллинер, — приветливо ответил епископ. — Что-то я заспался, поздно лег.

 — А вот скажите, — спросил секретарь, — вы не хлебнули лишнего? Я говорю не о вине, а о нашем средстве.

 — Лишнего? Нет. Выпил два бокала.

 — О, Господи!

 — В чем дело, мой дорогой?

 — Да нет, ничего. Мне показалось, что вы какой-то странный на трубе.

 Епископ опечалился.

 — Значит, вы разгадали — э — наш невинный обман?

 — Да.

 — Понимаете, мы забыли дома ключ. Как хороша природа ночью! Бездонная тьма небес, дуновенье ветра, словно бы шепчущее нам великую тайну, всякие запахи…

 — М-да, — сказал Августин, — тут большой тарарам, кто-то выкрасил эту статую.

 — Выкрасил?

 — Выкрасил.

 — Ах, — заметил терпимый епископ, — школьники — это школьники!

 — Очень странное дело…

 — Конечно, конечно. Жизнь исполнена тайн, мой дорогой.

 — Самое странное, что на статуе — ваша шляпа.

 — Что?!

 — Шляпа.

 — Маллинер, — сказал епископ, — оставьте меня. Мне надо подумать.

 Он быстро оделся, с трудом застегнув гетры дрожащими пальцами. Дрожал он потому, что вспомнил. Да, он вспомнил, как надевал статуе шляпу: «А что? — думал он тогда. — Хорошая мысль».

 Директор был в школе, учил шестиклассников изящно писать по-гречески. Пришлось подождать до половины первого, когда зазвенел звонок, предвещая большую перемену. Епископ стоял у окна, едва сдерживая нетерпение. Наконец директор гёошел, ступая тяжело, словно что-то его гнетет. Он снял шапочку, снял мантию, опустился в кресло и проговорил:

 — В толк не возьму, что на меня нашло…

 — Удивляюсь, — сухо сказал епископ, — Мы выполнили наш долг, протестуя против того, что черт знает кому ставят статуи.

 — А шляпу оставлять, тоже долг? — осведомился директор.

 — Возможно, — признал епископ, — я зашел чуть дальше, чем следует. — Он кашлянул. — Это вызвало подозрения?

 — Еще бы!

 — Что думают попечители?

 — Требуют, чтобы я нашел виновного. Иначе… в общем, будет плохо.

 — Неужели снимут с поста?

 — Да, вероятно. Придется уйти самому. А уж епископом мне в жизни не стать.

 — Епископом? И слава Богу! У нас тяжелая жизнь, Килька.

 — Хорошо тебе говорить. А кто меня втравил?

 — Вот это да! Ты сам просто рвался в бой.

 — С твоей подачи.

 — Прямо скажем, ты не сопротивлялся!

 Они вызверились друг на друга, вот-вот — и началась бы свара, но епископ взял себя в руки.

 — Килька, — сказал он, улыбаясь своей дивной улыбкой, — это ниже нашего достоинства. Лучше подумаем, как выкрутиться из положения, в которое мы так необдуманно попали. Давай, например…

 — Нет, — отвечал директор, — давай сделаем так…

 — Ничего не выйдет.

 Они посидели и подумали. В это время открылась дверь.

 — Генерал Кроувожад, — сообщил дворецкий.

 — О, если б я имел крылья голубки! Псалом 14, стих 6, — пробормотал епископ.

 Действительно, они бы ему не помешали. Сэр Эктор Кроувожад, кавалер многих орденов, долго подвизался в секретной службе Западной Африки, где его прозвали Уах-нах-Б'гош-Б'джинго, что в вольном переводе означает «Большой Начальник, Который Видит Все Насквозь».

 У генерала были голубые глаза и густые седые брови. Епископ счел, что взгляд его слишком пронзителен.

 — Нехорошо, — сказал попечитель. — М-да-м. Нехорошо.

 — Что уж хорошего, — согласился епископ.

 — Скажем так, плохо. Ужасно. Чудовищно. Знаете, что у нее на голове? Ваша шляпа, епископ. Шляпа. А-х-м! Шляпа.

 — Моя? — вдохновенно вскричал епископ. — Откуда вы знаете? Тут были сотни епископов.

 — Там ваше имя. У-хр-р! Имя. Имя.

 Епископ вцепился в подлокотник. Генерал сверлил его взглядом, и ему все больше казалось, что он — овца, повстречавшаяся с изготовителем мясных консервов. Когда он собрался сказать, что это — подделка, в дверь постучали.

 — Войдите! — вскричал директор.

 Вошел небольшой мальчик. На кого-то он был похож, кроме помидора с носом, но епископ никак не мог вспомнить, на кого именно.

 — Сэр, простите, сэр, — сказал мальчик.

 — Пошел, пошел, — сказал сэр Эктор, — пошел! Не видишь, мы заняты?

 — Сэр, я насчет статуи, сэр.

 — Статуи? Статуи? А-хм-х-рр! Статуи?

 — Сэр, это я, сэр.

 — Что?! Что?! Что?! Что?! Что?! Восклицания эти распределялись так:

 епископ — одно

 генерал — три

 директор — одно

 ------------

 пять

 Мальчик стал ярко-алым.

 — Вы — покрасили — статую?! — воскликнул директор.

 — Сэр, да, сэр.

 — То есть ты? — спросил епископ.

 — Сэр, да, сэр.

 — Ты? Ты? Ты? — осведомился генерал.

 — Сэр, да, сэр.

 Все помолчали. Епископ смотрел на директора, директор — на епископа, генерал — на мальчика, мальчик — в пол. Первым заговорил военачальник.

 — Кошмар! — сказал он. — Кошмар, м-м-м, кошмар. Немедленно исключить, исключить, исклю…

 — Нет! — звонко откликнулся директор.

 — Тогда — выдрать. Выдрать. Х-р-р! Выдрать.

 — Нет!