Вся правда о Муллинерах (сборник) (СИ)

 — Проспекта нет, я вижу, — сказал он, — но не гонять же беднягу снова! Да он ушел, наверное, вкушает заслуженный отдых. Разберемся сами.

 — Конечно, конечно. Оно горькое? Епископ лизнул пробку.

 — Нет. Скорее приятное. Странный вкус, я бы сказал — оригинальный, но горечи нет.

 — Что ж, выпьем для начала по рюмочке.

 Епископ налил два бокала и серьезно отпил из своего. Отпил и директор.

 — Вполне, — сказал епископ.

 — Недурно, — сказал директор..

 — Как-то светлеешь.

 — Не без того.

 — Еще немного?

 — Нет, спасибо.

 — Ну, ну!

 — Хорошо, чуточку.

 — Очень недурно.

 — Вполне.

 Прослушав историю Августина, вы знаете, что брат мой Уилфрид создал это снадобье, чтобы подбодрить слонов, когда они робеют перед тигром; и прописывал он среднему слону столовую ложку. Тем самым вы не удивитесь, что после двух бокалов епископ и директор, скажем так, изменились. Усталость ушла вкупе с депрессией, сменили же их веселость и обострившееся чувство юности. Епископ ошущал, что ему — пятнадцать лет.

 — Где спит твой дворецкий? — спросил он, немного подумав.

 — Бог его знает. А что?

 — Да так. Хорошо бы поставить у него в дверях капканчик.

 — Неплохо!

 Они подумали оба. Потом директор хихикнул.

 — Что ты смеешься? — спросил епископ.

 — Вспомнил, как ты глупо выглядел с этим, с Тушей. Несмотря на веселье, высокий лоб епископа прорезала морщина.

 — Золотые слова! — произнес он. — Хвалить такого гада! Мы-то знаем… Кстати, чего ему ставят памятники?

 — Ну, все-таки, — сказал терпимый директор, — он много сделал. Как говорится, строитель Империи.

 — Можно было предугадать. И лезет, и лезет, всюду он первый! Кого-кого, а его я терпеть не мог.

 — И я, — согласился директор. — А как мерзко смеялся! Будто клей булькает.

 — А обжора! Мне говорили, он съел три бутерброда с ваксой, это после консервов.

 — Между нами, я думаю, он крал в кондитерской. Нехорошо клеветать на человека, но посуди сам, видел ты его без булочки? То-то и оно.

 — Килька, — сказал епископ, — я скажу тебе таку-ую штуку! В 1888 году, в финальном матче, когда мы сгрудились вокруг мяча, он лягнул меня по ноге.

 — А эти кретины ставят ему статуи! Епископ наклонился вперед и понизил голос:

 — Килька!

 — Да!

 — Знаешь что?

 — Нет.

 — Подождем до двенадцати, пока все лягут, и выкрасим его голубеньким.

 — А почему не розовым?

 — Можно и розовым.

 — Нежный цвет.

 — Верно. Очень нежный.

 — Кроме того, я знаю, где розовая краска.

 — Знаешь?

 — Знаю.

 — Да будет мир в стенах твоих, о Килька, и благоденствие в чертогах твоих,[88] — сказал епископ.

 Когда епископ через два часа закрыл за собою дверь, он думал о том, что Провидение, благосклонное к праведным, буквально превзошло себя. Крась — не хочу! Дождь кончился; но месяц, тоже не подарок, стыдливо прятался за грядой облаков.

 Что до людей, бояться было нечего. Школа после полуночи — пустыннейшее место на земле. Статуя с таким же успехом могла стоять в Сахаре. Взобравшись на пьедестал, они по очереди быстро выполнили свой долг. Лишь на обратном пути, стараясь идти потише, нет — уже подойдя к входной двери, испытали они удар судьбы.

 — Чего ты топчешься? — прошептал епископ.

 — Минутку, — глухо отозвался директор, — наверное, в другом кармане.

 — Что?

 — Ключ.

 — Ты потерял ключ?

 — Да, кажется.

 — Килька, — сурово сказал епископ, — больше я не буду красить с тобой статуи.

 — Уронил, что ли…

 — Что нам делать?

 — Может, открыто окно в кладовке?..

 Окно открыто не было. Дворецкий, человек верный и ответственный, уходя на покой, закрыл его и даже спустил жалюзи.

 Поистине, уроки детства готовят нас к взрослой жизни.

 — Килька! — сказал епископ.

 — Да?

 — Если ты все не перестроил, за углом есть водосточная труба.

 Память не подвела его. Среди плюща темнела та самая труба, по которой спускался он летом 86-го, чтобы выкупаться ночью.

 — Лезем, — властно сказал он.

 Когда они достигли окна, епископ сообщил другу, что, если он еще раз лягнет его, ему это припомнится. И тут окно внезапно распахнулось.

 — Кто там? — спросил звонкий молодой голос.

 Директор растерялся. Да, было темно, но все же он рассмотрел неприятную клюшку для гольфа и признался было, кто он, чтобы избежать дурных подозрений; но ему пришло в голову, что и это — опасно.

 Епископ соображал быстрее.

 — Скажи, — прошептал он, — что мы коты главного повара.

 Честным, совестливым людям тяжела такая ложь, но что же делать?

 — Не беспокойтесь, — заметил он с предельной небрежностью, — мы просто коты.

 — То есть гуляки?

 — Нет, обычные. Из зверей.

 — Наш хозяин — шеф-повар, — подсказал снизу епископ.

 — Хозяин — повар, — сообщил директор.

 — А-га!.. — сказал человек в окне. — Ну, входите.

 Он вежливо отошел в сторонку. Епископ благодарно мяукнул на ходу для вящей правдивости и побежал к себе, равно как и директор. Казалось бы, все прекрасно. Однако директору было не по себе.

 — Как ты думаешь, он поверил? — беспокойно спрашивал он.

 — Не знаю, — ответил епископ. — Нет, все-таки его обманула наша беспечность.

 — Да, наверное. А кто он?

 — Мой секретарь. Ну, который дал это средство.

 — Тогда все в порядке. Он не выдаст.

 — Верно. А больше улик нету.

 — Может быть, — задумчиво прибавил директор, — нам не стоило его красить…