Вся твоя ложь

Теперь наша машина с визгом несется по бесконечным кольцевым развязкам, и я, болтаясь из стороны в сторону на заднем сиденье, пытаюсь в правой руке удержать свой телефон, а левой – как-то удержаться самой. Мы круто сворачиваем направо, пересекая сплошную двойную линию, телефон вибрирует в моей руке.

Я смотрю на экран – это сообщение от Николь. Я пытаюсь его открыть, но в это время автомобиль резко выезжает на встречную полосу, чтобы обогнать впереди идущий трактор, и телефон вылетает из моей руки, падая на пол вне зоны моей досягаемости на другую сторону машины.

Но мы уже практически добрались до места назначения. Мы уже в Олдборо – проезжаем мимо живописных полей для гольфа, длинной череды домов и церкви слева. Все это очень быстро мелькает за окном машины, и я не успеваю ничего толком рассмотреть. Мы пересекаем главную дорогу и сворачиваем возле местного паба на узкую жилую улочку, ведущую к морю. Машина тормозит возле другого бара неподалеку от входа в переулок.

– Здесь? – спрашиваю я.

– Здесь, – отвечает Лабинджо.

Между баром и переулком приютилось небольшое здание с деревянными гаражными воротами по всей ширине передней стены, в которых прорезана небольшая дверь. Но перед этим строением, перегораживая весь вход, расположена низкая стена, вдоль которой выстроилась череда из мусорных баков.

Выйдя из машины, Хьюз идет осматривать здание, исчезая в боковом проулке. Через несколько секунд раздается ее крик:

– Здесь есть еще одна дверь.

Лабинджо бежит к ней, я иду следом. В конце переулка, за домом, который, как я полагаю, принадлежит Николь, есть еще одна дверь, ведущая в это самое здание с гаражными воротами. Детективы по очереди толкают ее, но она не поддается. Никто не отвечает, когда они стучат в нее, спрашивая, есть ли кто-нибудь внутри. Я тоже кричу, зову Робин по имени, и в моем голосе слышится неприкрытое отчаяние.

Детективы оставляют попытки открыть дверь голыми руками и возвращаются к машине за инструментом. Я подхожу к двери и продолжаю барабанить в нее кулаками, пока не возвращаются полицейские и не просят меня отойти. Хьюз держит в руках небольшой таран, который до этого момента я видела только по телевизору в фильмах про полицейских. Она предупреждающе кричит, разбегается и ударяет им в дверь, один раз, другой, и вдруг дверь с грохотом распахивается, таран падает на землю, и мы входим внутрь.

Хьюз идет первой, Лабинджо – сразу за ней, последней вхожу я. Но когда я слышу крики Хьюз изнутри здания, я выскакиваю вперед, отталкивая Лабинджо, и бегу на крик вверх по лестнице. Детектив сидит на корточках рядом с кучей какого-то тряпья. Именно так – куча тряпья в окружении тысяч дохлых мух. Я никогда в жизни не видела такого количества дохлых мух. Но мой взор сосредоточен не на этом. Мухи не имеют значения.

Я вижу что Хьюз что-то делает с этой кучей тряпья – перебирает и отодвигает обрезки материи, поднимает одеяла. Она убирает все это в сторону и наклоняется вперед, и вот теперь я вижу, что она нашла…

Кого она нашла…

Я подбегаю и бросаюсь на колени рядом с полицейским и рядом с моей дочерью, которая лежит с посиневшими губами в куче тряпья на полу. Я начинаю всхлипывать, издавая пронзительный вой, протягиваю свою руку к Робин и беру ее за руку. Она холодная.

ПОЗЖЕ

Я похолодела, словно труп. Белые цветы, гроб тоже белый с маленькими розочками, нарисованными по краям. Ей бы понравилось. Все очень милое, такое же, какой была и она сама…

По моей щеке скатывается слеза. Затем другая. Я уже не помню то время в своей жизни, когда бы я не плакала. Я заламываю руки от невыразимого горя, когда начинается чтение молитвы «Иисусе Христе, страданиями маленьких детей…».

Как же это бесконечно неправильно – страдания маленьких детей… Сколько всего они терпят и выносят в своей маленькой жизни…

Их по команде, словно марионеток, заставляют петь и танцевать. Родители вынуждают их жить чужими мечтами и надеждами, воплощая это все в реальность за счет своих детей, исправляя за счет их маленьких жизней свои собственные ошибки. Как же мне их жаль, как жаль!