Вся твоя ложь

– Я не знаю, какие у тебя планы насчет работы, Сэди. Хочешь ли ты вернуться в свою Судейскую палату или тебя могла бы заинтересовать работа в одной команде со мной. Нам всегда нужны толковые люди. У нас постоянно целая куча судебных дел и много возможностей для адвокатской практики. И график работы более гибкий, что может быть гораздо удобнее для тебя. Во всяком случае, я сказала Дэвиду, что отныне я намерена лично распределять и поручать дела младшим адвокатам.

Я на мгновение задумываюсь над словами Зоры, но потом убираю все эти мысли в долгий ящик. Я обдумаю все это потом, в свое время. Не сейчас.

– А что с Фреей? – спрашиваю я. – Ты видела, как она отреагировала на признание Джереми?

– Да. Она рыдала, сидя в общественной части зала суда, – говорит Зора. – Я оглянулась и увидела ее всю в слезах. Но кое-что тебе точно будет приятно услышать. Рядом с ней сидела ее мать и утешала ее, обнимая за плечи. Я думаю, что отношения между ними наконец-то наладились.

– Это хорошо, – отвечаю я. Я уже собиралась повесить трубку, но потом поняла, что мне надо сказать кое-что еще: – Зора, я хочу поблагодарить тебя. За все-все, что ты сделала для меня. Ты – самый замечательный друг. Не знаю, когда точно у меня появится такая возможность, но я бы с огромным удовольствием хотела поработать с тобой. Но можно ли быть уверенной, что нам больше не придется представлять интересы подобных козлов и негодяев?

Зора смеется:

– Ты же знаешь, что я не могу дать тебе такой гарантии.

– Да, правда. Истинная правда.

56

Робин шевелится. Она потихоньку просыпается. Я лежу с ней рядом, глядя как она неспешно открывает глаза. С тех пор, как мы забрали ее домой из больницы, она все время спит в моей кровати. Хотя уже понемногу начинает проявлять самостоятельность. В школу она пока что не ходит, но говорит, что уже почти готова. Для меня же тепло ее присутствия рядом – это большое утешение.

Это, наверное, базовый инстинкт всех млекопитающих – потребность быть в стае, спиной к спине, особенно против всяких ночных опасностей. Мои истрепанные нервы постепенно начинают восстанавливаться после всех этих диких стрессов.

Иногда по ночам я лежу в темноте не в силах уснуть и слушаю, как дышит Робин. В эти моменты я представляю себе, каково ей было там, в том ужасном темном сарае. Робин ничего не рассказывает об этом – наверное, не помнит. Или просто не хочет говорить. Я надеюсь, что, пока она была там, в том страшном месте, она так и не приходила в сознание, не просыпалась и не звала меня в поисках утешения, никого не находя.

Я как-то читала об одном опыте: детенышей обезьян оторвали от своих матерей, а потом к ним в клетки помещали пластиковые копии взрослых обезьян в качестве муляжа их матерей. Естественно, неживые обезьяны не двигались и никак не реагировали на крики этих детенышей. Этот эксперимент потряс меня до глубины души – плач детенышей обезьян так громко звучал в моем сознании, что я почти что физически слышала из оглушительный крик.

Моя собственная мать была такой жесткой и непреклонной, будто она была неживым пластиковым муляжом. Я помню, как все свое детство я снова и снова пыталась заговорить с ней, заставить ее обратить на себя внимание, заслужить ее любовь. Но что бы я ни делала, я всегда была недостаточно хороша, я постоянно доставляла ей сплошное разочарование.

Моя мать годами жила со мной бок о бок в одном доме, готовила для меня еду, стирала мою одежду, но при этом она могла ни разу не взглянуть на меня. Она умудрялась неделями не встречаться со мной взглядом, игнорируя элементарную потребность любого дитя в ласке и любви…

Как только Робин полностью просыпается, мы одеваемся и идем наверх в мою детскую спальню. Время пришло. Мы обсуждали это с ней накануне вечером. Мы будем действовать быстро и жестко. Из этой комнаты, находящейся под самой крышей, открывается самый лучший вид из окна во всем доме. Я смотрю вниз на наш маленький садик на заднем дворе – на горшки с яркими цикламенами, которые я посадила в зиму. А по весне там распустятся нежные крокусы, подснежники и нарциссы.

Я думаю, что эта комната с таким превосходным видом из окна идеально подходит для Робин. Мы непременно вернем себе это место, разорвав тиски ненависти, которые ее сейчас сковывают. Я начала двигаться в этом направлении еще пару недель назад, когда в порыве ярости сгребала в мешки весь хлам из своей разрушенной детской комнаты. Теперь уже недалеко до финиша, чтобы закончить эту работу.

– Отнести этот мусор на помойку? – спрашивает меня Эндрю, поднимаясь по лестнице. – Я уже четыре мешка вытащил из твоей комнаты.

Я протягиваю ему еще несколько пакетов с мусором, который мы уже сгребли, и слушаю, как он тяжело спускается по лестнице до входной двери. Он сказал – из ТВОЕЙ комнаты. Он все еще живет у нас и спит в гостиной на диване. Но он здесь исключительно ради Робин, только и всего. Во всяком случае, именно так я говорю сама себе.