Вся ваша ненависть

Но вместо оружия с водительского сиденья на нас смотрит Гун, Король Кедровой Рощи, с хвостиками и банданой вокруг носа и рта.

– Садитесь назад! – велит он.

Два парня и девушка примерно нашего возраста с белыми банданами на лицах помогают нам забраться в кузов. И, поскольку приглашение адресовано не нам одним, в машину карабкаются и другие, к примеру белый мужчина в рубашке с галстуком и латиноамериканец с камерой на плече. Белый мужчина кажется мне до странности знакомым. Гун жмет на газ.

Лежа в кузове, Деванте трет глаза руками и извивается в агонии.

– Дерьмо! Вот дерьмо!

– Бри, дай ему молока, – кричит Гун в заднее окно.

Молока?

– Кончилось, дядь, – отвечает девушка в бандане.

– Черт! – шипит Гун. – Держись, Ванте.

По моему лицу текут слезы с соплями. Глаза почти онемели от жжения.

Пикап замедляется.

– Подберите пацана, – просит Гун.

Двое парней в банданах хватают за руки какого-то малыша и затаскивают его в кузов. С виду ему лет тринадцать. Футболка у него вся в копоти; он кашляет и судорожно дышит.

Я тоже никак не могу перестать кашлять, и ощущение такое, будто я пытаюсь отхаркнуть раскаленные угли. Мужчина в рубашке и галстуке протягивает мне влажный платок.

– Приложи его к носу и подыши, – объясняет он. – Должно стать полегче.

Благодаря платку мне удается глотнуть немного чистого воздуха. Я отдаю его Крису, он дышит и передает сидящему рядом Сэвену, а тот, тоже подышав, передает дальше.

– Как видишь, Джим, – говорит мужчина, глядя в камеру, – сегодня на улицы вышло много молодых людей, причем не только чернокожих, но и белых.

– Теперь я представитель всей своей расы, да? – шепчет мне Крис, прежде чем вновь зайтись кашлем. Я бы посмеялась, если бы мне не было так больно.

– Вдобавок есть люди вроде этого джентльмена, которые ездят по району и помогают чем могут, – продолжает белый мужчина. – Водитель, как вас зовут?

Латиноамериканец наводит камеру на Гуна.

– Нанья, – говорит Гун.

– Спасибо, что подвезли нас, Нанья.

Бли-и-и-и-ин. Теперь я поняла, почему он кажется таким знакомым. Это известный репортер с одного из национальных телеканалов, Брайан какой-то.

– Ранее эта молодая девушка сделала очень сильное заявление, – продолжает репортер, и камера нацеливается на меня. – Вы и правда тот самый свидетель?

Я киваю. Смысла скрывать уже нет.

– Мы засняли вашу речь. Может быть, вы хотите сказать нашим телезрителям что-нибудь еще?

– Ага. Все это полнейший бред.

Я снова начинаю кашлять, и репортер оставляет меня в покое.

В перерывах между неистовым морганием я вижу, во что превратился мой район. Все больше танков, все больше экипированных копов, все больше дыма. Фонари погасли, и от кромешной тьмы район отделяют лишь сполохи огня. Предприятия грабят, и не тронуты из них лишь те, окна которых заколочены и помечены надписью «Собственность чернокожих». Люди выбегают из «Уолмарта» с охапками товаров, как муравьи из муравейника.

В конце концов мы выезжаем на бульвар Магнолий, и я с облегчением выдыхаю, позабыв о боли в легких. Наш магазин цел. Его окна тоже заколочены, и на них, как и везде, написано: «Собственность чернокожих» – словно кровью агнца, защищающей от чумы. Улица еще не потеряла вид. Единственное здание с разбитыми окнами – это винная лавка, на которой нет метки «Собственность чернокожих».

Гун останавливается возле нашего магазина. Выпрыгнув из машины, он подходит к кузову и помогает всем вылезти.

– Старр, Сэв, у вас есть ключи?

Я нахожу у себя в кармане ключи Сэвена и бросаю их Гуну. Он пробует все по очереди, пока замок не поддается.

– Сюда!

Все, включая оператора и репортера, заходят в магазин. Гун и один из парней в бандане берут Деванте под руки и ведут его внутрь. Судя по всему, папы здесь нет.

Я сажусь на пол и падаю на живот, быстро моргая. Глаза по-прежнему горят и слезятся.

Гун усаживает Деванте на лавку для пожилых клиентов, потом бежит к холодильнику и вскоре возвращается с трехлитровой бутылкой молока. Он льет его Деванте на лицо, и тот на несколько мгновений становится белым. Он кашляет и плюется. Гун льет еще.

– Хватит! – вопит Деванте. – Ты меня сейчас утопишь!

– Зато готов поспорить, что глаза у тебя больше не болят, – парирует Гун.

Тогда я наполовину ползу, наполовину бегу к холодильникам, беру бутылку и лью молоко себе на лицо. За считанные секунды мне становится легче.

Остальные тоже следуют моему примеру, пока оператор снимает происходящее на камеру. Пожилая дама пьет молоко прямо из пачки, а парень (судя по возрасту, студент) лежит, уткнувшись лицом в стекшую на пол лужицу, и с трудом ловит ртом воздух.

Когда людям становится легче, они уходят. Гун берет несколько пачек молока и спрашивает:

– Эй, можно я возьму это с собой? Вдруг понадобится кому-нибудь на улице.

Сэвен кивает, протягивая молоко.

– Спасибо, братишка. Если снова увижу вашего батю, скажу ему, что вы здесь.

– Ты видел… – Я кашляю и пью молоко, силясь погасить пламя внутри. – Ты видел нашего папу?

– Ага, совсем недавно. Он вас искал.

Вот дерьмо.

– Сэр, – обращается репортер к Гуну, – мы можем поехать с вами? Мы бы хотели еще поснимать район.