Вся ваша ненависть

– Он имел в виду, что мы многое о вас слышали, – поясняет Гомез. – Карлос всегда сентиментальничает насчет своей прекрасной семьи. Нам кажется, будто мы с вами уже давно знакомы, – подчеркнуто произносит она. – Пожалуйста, присаживайтесь. – Гомез указывает на стул, а потом они с Уилксом садятся напротив. – Просто чтобы вы были в курсе: наш разговор записывается, но лишь потому, что нам необходимы записи с показаниями Старр.

– Ладно, – говорю я.

Голос снова веселый и бойкий. Я такой никогда не бываю.

Детектив Гомез произносит дату, время, имена людей, находящихся в комнате, и еще раз напоминает, что наш разговор записывается. Уилкс что-то строчит в своем блокноте. Мама гладит меня по спине. Пару секунд слышно только, как карандаш скользит по бумаге.

– Ну хорошо. – Гомез усаживается поудобнее и улыбается; морщины вокруг ее рта становятся глубже. – Старр, не нервничай. Ты не сделала ничего плохого. Мы просто хотим понять, что произошло.

«Я знаю, что не сделала ничего плохого», – думаю я, но вслух говорю:

– Да, мэм.

– Тебе шестнадцать, верно?

– Да, мэм.

– Как долго ты знала Халиля?

– С трех лет. Его бабушка с нами нянчилась.

– Ух ты, – говорит она, растягивая слова на манер дружелюбной училки. – Это долго. Ты можешь рассказать нам, что случилось в ночь инцидента?

– Вы имеете в виду, в ту ночь, когда его убили?

Черт.

Улыбка Гомез блекнет, а морщины почти исчезают; она говорит:

– В ночь инцидента, да. Начинай, когда будешь готова.

Я смотрю на маму. Она кивает.

– Мы с моей подругой Кенией пошли на вечеринку к парню по имени Дарий, – говорю я.

Тук-тук-тук. Я барабаню пальцами по столу.

Стоп. Не делай резких движений.

Я прижимаю руки к столу и держу их на виду у полицейских.

– Он устраивает вечеринки на каждые весенние каникулы, – говорю я. – Халиль меня заметил и подошел поздороваться.

– Ты знаешь, зачем он пришел на вечеринку? – спрашивает Гомез.

А зачем вообще ходят на вечеринки? Чтобы тусоваться.

– Полагаю, он хотел развлечься, – говорю я. – Мы с ним поболтали о том, что происходит у нас в жизни.

– Например?

– У его бабушки рак. До того разговора я об этом не знала.

– Ясно, – кивает Гомез. – Что случилось потом?

– Потом на вечеринке началась перестрелка, поэтому мы вместе уехали на его машине.

– Халиль имел отношение к перестрелке?

Я поднимаю бровь.

– Не-а.

Блин. Скажи по-нормальному.

Я выпрямляю спину.

– То есть нет, мэм. Когда она началась, мы разговаривали.

– Ладно, значит, вы остались вдвоем. И куда поехали?

– Он предложил подвезти меня домой или в папин магазин. Но мы не успели решить куда, потому что нас остановил Сто-пятнадцать.

– Кто?

– Тот полицейский. Это номер его жетона, – объясняю я. – Я его запомнила.

Уилкс что-то пишет.

– Ясно, – говорит Гомез. – Можешь рассказать, что случилось потом?

Не думаю, что смогу когда-нибудь забыть о произошедшем, но рассказать – не то же самое, что помнить. Рассказывать трудно.

В глазах щиплет. Я моргаю, уставившись в стол, а мама продолжает гладить меня по спине.

– Смотри прямо, Старр.

У моих родителей есть пунктик насчет того, что нужно всегда смотреть в глаза собеседнику. Они утверждают, что глаза говорят больше, чем слова, и если мы смотрим собеседнику в глаза и отвечаем серьезно, то он не будет сомневаться в наших намерениях.

Я смотрю в глаза Гомез.

– Халиль съехал на обочину и выключил зажигание, – продолжаю я. – Сто-пятнадцать включил фары. Он подошел к окну и попросил Халиля показать права и техпаспорт.

– Халиль подчинился? – спрашивает Гомез.

– Сначала он спросил полицейского, почему он нас остановил. А потом показал права и техпаспорт.

– Во время разговора Халиль был зол?

– Не зол, а раздражен, – отвечаю я. – Он решил, что коп до него докапывается.

– Это он сам тебе сказал?

– Нет, было и так понятно. Мне самой так показалось.

Черт.

Гомез подается вперед. На зубах у нее пятна яркой помады, а изо рта пахнет кофе.

– Это почему?

Дыши.

В комнате не жарко, просто ты нервничаешь.

– Потому что мы не делали ничего плохого, – говорю я. – Халиль не превышал скорости и вел спокойно. У полицейского не было причины нас останавливать.

– Ясно. Что произошло потом?

– Полицейский заставил Халиля выйти из машины.

– Заставил? – переспрашивает она.

– Да, мэм. Он его вытащил.

– Потому что Халиль медлил, верно?

Мама издает гортанный звук, словно хочет что-то сказать, но сдерживается. Затем сжимает губы и принимается кругами гладить меня по спине.

Я вспоминаю, что говорил папа: «Не позволяй им навязать тебе чужое мнение».

– Нет, мэм, – отвечаю я Гомез. – Он вышел из машины сам, но дальше полицейский все время его толкал.

Она еще раз повторяет свое «ясно», но ясно ей быть не может – она этого не видела, а потому, скорее всего, мне не верит.

– Что случилось потом?

– Полицейский трижды обыскал Халиля.

– Трижды?

Ага. Я считала.