Вся ваша ненависть

– На баскетбольной площадке. – Мама со смехом выпрямляется. – Она сказала, на баскетбольной площадке. – Ее смех прерывается, а голос с каждым словом становится громче: – Я тут с ума схожу, волнуюсь за вас, а вы на чертовой баскетбольной площадке?!.

Кто-то хихикает в коридоре.

– Секани, живо в свою комнату! – рявкает мама, даже не глядя в его сторону. Из коридора доносится поспешный топот.

– Ну я же крикнула вам, что мы уходим, – говорю я.

– Ой, крикнула она, – передразнивает папа. – Любимая, ты слышала, как кто-нибудь кричал? Я вот нет.

Мама облизывает зубы.

– И я нет. Как надо денег поклянчить – так она нас мигом разбудит, а вот подняться сказать, что собирается в зону военных действий, – нет!

– Это я виноват, – вздыхает Сэвен. – Я просто хотел, чтобы она вышла из дому и занялась чем-нибудь обычным.

– Малыш, сейчас об обычных делах не может быть и речи! – говорит мама. – Ты же видишь, что творится. А у вас хватило ума просто взять и уйти!

– Да тут много ума не надо, – добавляет папа.

Я продолжаю смотреть на свою обувь.

– Давайте сюда телефоны, – велит мама.

– Что? – взвизгиваю я. – Это нечестно! Я же вам крикнула и сказала…

– Старр Амара, – цедит сквозь зубы мама. Поскольку в моем первом имени только один слог, ей приходится добавлять второе, чтобы было что произносить по слогам. – Если не отдашь мне свой телефон, богом клянусь…

Я открываю рот, но она перебивает:

– Скажи еще хоть что-нибудь! Только попробуй, и я еще и все джорданы у тебя заберу!

Нет, это бред. Полнейший.

Папа за нами наблюдает; он мамина бойцовская собака – смотрит и ждет, когда кто-нибудь из нас сделает неверный шаг. Они работают в паре: за мамой первый раунд, и, если он проходит неудачно, на ринг выходит папа и нокаутирует. Но папиного нокаута никто из нас дожидаться не хочет.

Мы с Сэвеном отдаем телефоны.

– Вот и славно, – говорит мама и вручает их папе. – И раз уж вы хотите, чтобы все было «как обычно», – собирайте вещи, погостим денек у Карлоса.

– Нет, он не поедет. – Папа жестом велит Сэвену подняться. – Сегодня он пойдет со мной в магазин.

Тогда мама смотрит на меня и кивает в коридор.

– Иди давай. И душ прими, а то вся пропахла гарью.

А когда я ухожу, кричит вдогонку:

– И никаких откровенных нарядов!

Ух, как же она меня бесит. Впрочем, я рада, что она сказала при папе только это. Дело в том, что по соседству с дядей Карлосом живет Крис.

Кир встречает меня у входа в спальню и, прыгнув мне на ноги, пытается лизнуть в лицо. Это он разрушил башню из сорока обувных коробок, стоявшую в углу моей комнаты.

Я чешу ему за ушком.

– Ты мой неуклюжий.

Я бы взяла его с нами, но в районе у дяди Карлоса питбулей заводить запрещено. Кир залезает на кровать и наблюдает за мной, пока я собираюсь. Мне бы пригодились только сандалии с купальником, но из-за беспорядков мама может захотеть остаться у дяди на все выходные. Я пакую кое-какую одежду и беру школьный рюкзак. Получается, по рюкзаку на каждое плечо.

– Пойдем, Кир.

Он следует за мной к своему местечку на заднем дворе, и я сажаю его на цепь. Пока я наполняю его миски водой и кормом, папа наклоняется к своим розам и осматривает их лепестки. Он поливает цветы как положено, но они почему-то все равно выглядят сухими.

– Ну же, – говорит им папа. – Уверен, вы можете лучше.

Мама вместе с Секани ждет меня в своей «камри». Я усаживаюсь на заднее сиденье, потому что рядом с ней я сейчас сидеть не хочу. К сожалению, выбор не велик: либо с ней, либо с Сэром-Пердолотом Секани. Я сижу, уставившись перед собой, и уголком глаза замечаю, что мама смотрит на меня. Она хочет что-то сказать, но вместо этого вздыхает.

Вот и хорошо. Я тоже не в настроении с ней разговаривать. Это, конечно, очень по-детски, но мне все равно.

Мы выезжаем на шоссе, мчимся мимо высоток Кедровой Рощи, где когда-то жили, а потом сворачиваем на бульвар Магнолий – самую занятую улицу в Садовом Перевале, где расположена бóльшая часть местных предприятий. Обычно в субботу утром парни с района выставляют здесь напоказ свои тачки и гоняют туда-сюда наперегонки. Но сегодня улица перекрыта и посреди дороги марширует толпа. В руках у протестующих плакаты с фотографией Халиля. Они скандируют: «Правосудие Халилю!»

Я должна быть там, с ними, но не могу присоединиться к маршу, ведь, по сути, я – одна из причин, по которой они протестуют.

– Ты же понимаешь, что это не твоя вина, правда? – спрашивает мама.

И как она это делает?..

– Знаю.

– Малыш, я серьезно. Ты не виновата. Ты все сделала правильно.

– Но иногда даже сделать все правильно бывает недостаточно, верно?

Я злюсь, но позволяю ей взять себя за руку. Этот ее жест – как ответ на мой вопрос.

По сравнению с буднями на выходных на автостраде посвободнее. Секани надевает наушники и играет на планшете. По радио звучит какое-то R&B из девяностых, и мама вполголоса подпевает, а потом, войдя во вкус, восклицает:

– А теперь все вместе! Ух! – И вдруг ни с того ни с сего добавляет: – Ты не дышала, когда родилась.

Я в первый раз об этом слышу.

– Правда?