Вся жизнь перед глазами

Свернув к дому, Диана облегченно вздохнула — Пол, как всегда, ждал их на крылечке. Он радостно помахал им рукой, но Эмма даже не пошевелилась, по-прежнему напряженно уставившись в окно. Диана с трудом заставила себя махнуть мужу в ответ. В мозгу упорно стучало «дура-дура-дура», словно кто-то внутри нее гонял это глупое, но противное слово туда-сюда.

— Иди в свою комнату, — не зло, но твердо сказала она Эмме, и дочка, выпрыгнув из машины, побежала к черному ходу, бросив валяться на полу ветровку, рюкзачок и Бетани Мэри Энн Элизабет вместе с содержимым перчаточного отделения.

Диана услышала, как затянутая сеткой дверь хлопнула резко, словно пощечина.

Выбираясь из машины, поставленной слишком близко к стене гаража, она втянула живот и подобрала подол белого платья, хотя не сомневалась, что на ткани все равно останутся грязные следы. В гараже было темно, пахло сосной и плесенью. Диана задела грабли, издавшие тонкий дребезжащий звук, и на зубах у нее появился металлический привкус. Она подняла грабли и прислонила их к выступающей гаражной балке.

На улице от яркого света у нее заслезились глаза — все никак не соберется купить темные очки, — и, шагая к крыльцу, где сидел Пол, она терла веки. Прошла мимо ромашек, которые, не мигая, смотрели прямо на солнце. Воздух над цветами был насыщен пыльцой, и, нечаянно вдохнув ее, она закашлялась.

Пол поднялся ей навстречу. Он стоял, сунув руки в карманы штанов цвета хаки, покусывал кончик усов и тревожно поглядывал на Диану.

Явно понял, что что-то не так, но почему-то не спешил ее расспрашивать… Диане не понравился его вид — не то испуганный, не то виноватый.

— Все в порядке?

Он робко смотрел на Диану, приподняв плечо, словно ждал пощечины и пытался защитить лицо.

Диана медленно обвела его взглядом. Прокашлялась, прочищая горло от сладкой и ядовитой цветочной пыли, и сказала:

— С Эммой что-то. Не знаю даже что… Устроила истерику в машине.

Ей почудилось или Пол в самом деле вздохнул с облегчением? Во всяком случае, плечо он опустил и теперь прямо смотрел в глаза Диане. Наморщил лоб, погладил седую бородку и произнес с интонацией актера, повторяющего заученную реплику:

— Я с ней поговорю.

Диана кивнула, продолжая пристально его изучать. Они так давно вместе, а она все еще находила его привлекательным. Иногда, выезжая в город по делам или, например, чтобы пообедать где-нибудь с Полом, вдруг замечала на тротуаре идущего энергичной походкой мужчину, который в одной руке нес портфель, а вторую держал в кармане, и чувствовала, что ее неудержимо тянет к нему, и лишь мгновением позже до нее доходило, что пялится она на собственного мужа.

Седина в волосах и бороде ничего не меняла. Он все еще был строен, со светло-голубыми глазами — снисходительными глазами профессора — и четкими, словно вырезанными из камня, чертами. Он был красив суровой, чуть жесткой красотой — так она любила думать. В прошлой жизни он мог быть ковбоем с Дикого Запада — покорителем горных вершин, привыкшим сплавляться по порожистым рекам, клеймить быков и месяцами кочевать со своим стадом, — да вот оказался в университете.

Она смотрела, как муж заходит в дом, ее любимый дом, где они прожили уже пятнадцать лет, как он легко двигается по холлу, когда откуда ни возьмись ее снова кольнуло это слово.

Дура.

Она даже полуобернулась, чтобы взглянуть, откуда оно вылетело.

Из ромашек?

С лужайки?

Оно вылетело из ее головы, которая немного закружилась. Диана коснулась лба, и неприятное ощущение исчезло, оставив после себя странный осадок и чувство, что она только что разговаривала с кем-то невидимым.

Впрочем, ей уже случалось, как это называется, слышать голоса, — правда, единственный в жизни раз, в ранней юности. Она тогда страшно напугалась, потому что и голос, и произнесенное им слово звучали совершенно отчетливо. Голос раздавался извне, через уши проникая в мозг, молодой женский голос, глуховатый, но знакомый. Он назвал ее по имени: «Диана».

В то время ей было пятнадцать, и она лежала в постели своего любовника. Утром он возил ее в городскую клинику, где ей сделали аборт. Больница была чистенькая: везде пахло цветами, на стенах висели пасторальные акварели, а из-под потолка лились звуки флейты. Последние несколько недель ее жутко тошнило, от картин и музыки бросало в пот, так что по шее на спину стекали ледяные струйки.

В приемном покое Маркус, ее любовник, сидел рядом и держал ее за руку. У него были грубые шершавые руки, поросшие жесткими черными волосами, и они, эти руки, казались совершенно неуместными в комнате, наполненной музыкой, бледно-розовыми бутонами и цветочными запахами, и даже представлялись ей причиной тошноты, словно эта мускулистая уродливость каким-то образом вошла в нее и пустила там корни. Она хотела вырвать ее из себя. Ей ни на минуту не приходило в голову, что она может родить ребенка. Что может стать матерью.