Всё, чего я не помню

В разминке со скакалкой нет ничего такого, но все дело в том, как ты прыгаешь. Если контролируешь свои движения, чередуешь обычные прыжки с двойными и одновременно пританцовываешь, как боксер, тогда все в порядке. Самуэль прыгал так, словно опять оказался в школьном дворе. Ноги путались в скакалке, он начинал заново, все смотрели на него, качая головами. Но самое странное – мне не было стыдно. Было здорово, что он пришел. И поскольку он был там со мной, никто не решался открыть рот. Зато Самуэль не замолкал. Пока я выполнял свою программу, он комментировал маркировку на гирях, спрашивал меня, кажется ли мне песня, которая доносится из колонок, веселой или грустной, ответит ли Лайде на сообщение сегодня, завтра или на следующей неделе. Большинство вопросов я пропускал мимо ушей, сосредоточившись на своем, хотя это не значит, что я не слушал, но иногда вопросов становилось так много, что вполне можно было отвечать через раз.

* * *

Звонки продолжались. Я переводила мамам, которым нужно было объяснить, почему им отказали в жилищном пособии. Мужчинам, которые хотели обжаловать приговор за нанесение побоев. Молодым людям, которым требовалась помощь, чтобы подать заявку на грант ЕС для проведения палестинского музыкального фестиваля в спальном районе. Женщинам, которых избивали, насиловали, прижигали сигаретами. Мужчинам, которые жаловались, что их дискриминируют на жилищном рынке и рынке труда, а когда они обращались к уполномоченному по борьбе с этнической дискриминацией, их дискриминировали и там. Женщинам с заплывшими глазами, которым ломали ноги. Женщинам, которые показывали шрамы на щеках и говорили, что их укусила собака. Женщинам, которые рассказывали, что, когда он садился за руль пьяным, мне не разрешалось пристегиваться, когда я хотела взять добавки за ужином, он заставлял меня есть кошачий корм, когда коллеги спрашивали о синяках, он начал таскать меня за волосы. Женщинам, которые рассказывали, что у него был заведенный порядок, он запирал дверь на сувальдный замок, ставил определенную песню, подпевал мелодии, пока ходил за перчатками. Потом возвращался, и тут начиналось. Мужчины были адвокатами из северных провинций, призерами соревнований по триатлону родом из Финляндии, шведскими телевизионными ведущими. Мужчины были торговцами фруктами из Сирии, скрипачами из Бельгии, алкоголиками с юга Швеции. Но мужчины были не важны. Мужчины были лишними. Помогать я хотела женщинам.

* * *

Тренировка продолжалась. Я работал над верхней частью тела, Самуэль делал отжимания, четыре обычных, остальные на коленях (!). Он посмотрел на беговую дорожку и вдруг замолчал.

– Что такое? – спросил я.

– Видишь парня в красной майке? Черт, думаю, это Валентин.

– ЭТО Валентин?

Я не мог удержаться от смеха. В парне, которого Самуэль описывал как грозу всей школы, мышц было как у дождевого червяка. Угрожающая осанка круассана. Он выглядел так, словно довольно сурово может погладить котенка.

– Ты куда? – крикнул Самуэль.

Я даже не понял, что куда-то иду, но шел, двигался в направлении парня в красной майке. Я повернул голову сначала налево, потом направо.

– Сейчас вернусь, – бросил я через плечо.

Я не слушал возражения Самуэля, блокировал его крики с просьбой вернуться. Ты всегда помнишь тех, кто тебя обидел, они оставляют следы, которые никогда не исчезнут, и именно этому я хотел научить его, парня по имени Валентин.

* * *

Когда я впервые встретилась с Зайнаб, она сняла хиджаб и показала следы от удара хлыстом. Он использовал старую телевизионную антенну, спина вся как будто исполосована кровеносными сосудами, похожими на следы от укусов медузы, но она сказала, что было не так уж больно. Хуже, когда он унижал ее иначе, когда отказывался говорить с ней, потому что она пришла домой на десять минут позже, или когда по утрам вдавливал ее лицо в кашу. Самое неприятное с антенной было в том, что он дождался, пока дети придут домой, и только потом взялся за нее, словно хотел, чтобы дети все видели, дочери плакали, сын выбежал на балкон и стоял там, уставившись в угол, пока все не кончилось. Когда она нашла его и внесла окоченевшее тельце в квартиру, у него на ладонях были полукруглые следы от ногтей. Ему было четыре, почти пять.

* * *

Когда я вернулся, Самуэль сидел на корточках за стеллажом с гантелями.

– Что он сказал? – поинтересовался Самуэль.

– Почти ничего.

Я вернулся к тренировке. Самуэль сидел молча. А потом спросил:

– Как он смог так долго задерживать дыхание?

– Выбора не было.

Я пошел к боксерской груше и надел перчатки. Самуэль за мной.

– Ты передал от меня привет?

– Нет, а ты бы этого хотел?

– Если бы ты спросил, то нет. Но сейчас мне вроде как хочется, чтобы он знал, кто за этим стоит.

– Я могу передать твой привет, если он вернется. Но что-то мне подсказывает, что больше он сюда не придет.

Самуэль посмотрел на меня светящимися глазами. У него был одновременно грустный и радостный вид, и я удивился, как мелочи могут значить для него так много, а важные вещи так мало.

– Что с тобой?