Всё, что было у нас

Следующие три месяца мы проработали с детишками, каждый день мы учили их английскому языку. Классы были собраны из детей от пятилетнего до подросткового возрастов. Мы с Джей-Джеем придумывали небольшие сценки, которые представляли перед классом, как будто играли словами в бейсбол. Мы становились в разных концах комнаты друг напротив друга и перебрасывались каким-нибудь словом. Мы произносили его, чтобы дети слышали и повторяли его за нами. Дети визжали от радости, они нас обожали — им приятно было смотреть на двух несуразных американцев, двух подвижных молодых парней. Мы получали от этого несравненное удовольствие, потому что каждый день после урока мы шли через всю деревню, и по пути слышали, как детишки шепчут своим родителям: «Учитель, учитель», и нас приглашали зайти в дом, попить газировки или чаю, и все дети нас любили. Могли подойти к нам на улице и схватить за руку: «Пойдём сюда».

Через какое-то время мне там стало до того хорошо, что я перестал ходить в деревню с оружием — чуть под трибунал за это не попал. Я вдруг разуверился в том, что война продолжается. Мне казалось, что я в этой стране работаю от Корпуса мира, и занимаюсь обучением. Я придумывал свои собственные самодельные подходики, стараясь дать детям чуть побольше знаний. А после завершения школьного дня я оказывался у них дома с их родителями, с удовольствием беседовал с ними, меня приглашали в дом главы селения на ужин, всячески старались угодить. Благодаря этим людям я стал намного мягче душой.

А тем временем мой роман с той женщиной всё развивался и развивался. Я вдруг понял, что живу счастливее, чем когда-либо в Штатах. Мне казалось, что я живу не зря. Месяц назад — ужасы и всё прочее, что творилось вокруг, а здесь я нашел такое местечко, где был явно небесполезен, и где мне были благодарны за помощь. Мне очень нравилось то, что я делал, и то, что ко мне относились лучше, чем когда-либо дома. Со мною рядом была любимая женщина. Она хотела уехать со мною в Штаты. Она хотела сбежать от этой страны, того, что там творилось, от войны. Она хотела хорошей жизни, которая по её представлениям, шла там — не сравнить со здешней, когда спишь по ночам в блиндаже. Она рассказывала мне о том, какими ей представлялись Штаты в её мечтах: большие улицы, большие дома, еды до отвала, ребёнок в безопасности, и не надо спать в блиндаже в селении, где она чувствовала себя одиноко. Она рассказывала мне о родственниках, которых уже не чаяла увидеть снова. А на жизнь она зарабатывала тем, что продавала «Коку» и всё прочее, что удавалось достать.

Пока мы охраняли тот мост, вьетконговцы ни разу не нарушили покой деревни. Мы оставили мост, отправились в Ашау на три месяца. Все ушли. Через три месяца мы вернулись. Деревня была сровнена с землёй. Ни души не видно. Её сровняли с землёй вьетконговцы, которые приходили, чтоб её уничтожить. Деревня была сожжена дотла, потому что все её жители сочувствовали американцам. Единственные, кто остался — стариканы-побирушки. Дознаватели их тут же заграбастали и стали выяснять, что там произошло. Я не мог в это поверить — раньше эта деревня была такая живописная, красивейший городок. Разрушили. Всё разрушили. Ни одной живой души не осталось. Я зашёл в школу. Я заплакал и не мог остановиться. В голове не укладывалось, я ведь три месяца в горах всё думал об этой деревне. К тому времени о доме я совсем позабыл, после восьми месяцев в стране… После трёх месяцев тяжёлых боёв в Ашау. Просто никак в голове не укладывалось.

ЛЫСЯТИНА

Ли Чайлдресс

Сержант

206-я вертолётно-штурмовая рота

Фулои

Июнь 1967 г. — май 1968 г.

Эх, старина Лысятина… Я прозвал её так, потому что на макушке у неё была лысинка, и, что характерно для большинства гуков, нельзя было понять, сколько ей лет: не то двадцать один, не то сорок пять. У них среднего возраста не бывает. И была у неё одна вредная привычка, о которой я догадался, и которую просёк: она никогда ничего не воровала — кроме жевательной резинки. В хибаре можно было оставить что угодно — кроме жвачки.

На Рождество 1967 года вьетнамцам разрешили посетить наш гарнизон. Я загодя отправил письмо жене и сообщил, что у нас планируется небольшое мероприятие, и что придут дети, и жена прислала мне игрушек и — никогда не забуду — отличную, большую салями. Я сказал ей, чтоб она прислала несколько фотографий со снегом, потому что здесь и понятия не имели, что это такое. Во вьетнамском языке ничего подобного слову «снег» просто нет. Рождество я отпраздновал с детишками и Лысятиной. Она прониклась ко мне очень добрым расположением, потому что мы общались через детей. Я играл с детишками, игрался с игрушками. Помню, как порезал салями и раздал им всем. А они даже не знали, что с ней делать. Нет, они понимали по запаху, что им дали эту штуку, чтобы есть, но как её едят?