Всё, что мы обрели

«Дерьмо». Все пошло наперекосяк.

Я беспокойно переместился, посмотрев на некоторые картины, пытаясь успокоиться. Прошел в следующий зал. Здесь был потенциал, в некоторых работах больше, в других – меньше. Я сосредоточился на этом, на их анализе, чтобы не думать о ней, о том, что она всего в нескольких шагах от меня и что я не совсем уверен, что ей сказать.

Я застыл на месте, когда увидел их. Мне не нужно было подходить ближе, чтобы прочесть имя и понять, что они принадлежат Лее, потому что эти мазки я мог бы узнать где угодно. Не помню, как долго я стоял и смотрел на эти три картины, но, ощутив ее присутствие рядом с собой, я вздрогнул и резко вдохнул.

– «Любовь», – прошептал я название композиции, и мне показалось ироничным, что это было первое слово, которое я в итоге сказал ей после трех долгих лет отсутствия. – Боль. Тоска. Надежда.

Мы оба не отрываясь смотрели на полотна.

– Очень чутко, – прошептала она тихо, едва слышно.

Я испытал какое-то давление в солнечном сплетении и приложил руку к груди. Я заморгал. Я не мог вспомнить, чтобы когда-либо плакал в своей жизни. Помнил лишь, как эмоции порой накатывали, оказываясь на грани переизбытка, однако мне всегда удавалось их контролировать. Но тем вечером, перед этой «Любовью», которая когда-то была нашей, я заплакал. Одна слеза в тишине. И это было не от грусти, а совсем наоборот. Я сказал ей хриплым голосом:

– Я горжусь тобой, Лея.

14. Лея

Я закрыла глаза, когда его слова пронзили меня насквозь и, заполнив меня, остались внутри. Это «Я горжусь тобой», которое я ненавидела и любила почти одинаково. Мне пришлось собрать все оставшееся мужество, чтобы осмелиться посмотреть на него. Глаза Акселя были немного покрасневшими, и я… я не знала, что сказать. Все, о чем я могла думать, – что он был передо мной и что он казался нереальным. Его присутствие захватило всю комнату, каждый угол, каждую стену…

– Лея, так ты здесь. Я тебя не видел.

Я повернулась к Лэндону.

Думаю, ему хватило беглого взгляда, чтобы понять, кто этот человек рядом со мной, а также то, что мне нужно убираться оттуда, потому что я не могу дышать.

Я схватила руку, которую он протянул мне. И отошла от Акселя…

Я не оглянулась. Не попрощалась. Просто продолжала идти, потому что именно это мне и было нужно: двигаться куда-то. Я почти затаила дыхание, пока ночной ветер не стал ласкать мое лицо. Когда тишина улицы сгустилась вокруг нас, Лэндон обнял меня. Я прижалась к нему, к безопасности.

– Ты в порядке? – Он не отпускал меня.

– Я не знаю. Я не знаю, как я.

– Пойдем домой. – Он поцеловал мой лоб и снова взял меня за руку.

Каждый наш шаг уводил меня все дальше, принося все больше облегчения. Прежде чем свернуть за угол, я оглянулась через плечо и подумала, что вижу его силуэт перед дверью галереи, но когда я моргнула, его уже не было, и я сказала себе, что так будет лучше, намного лучше.

Прошло совсем немного времени, прежде чем мы добрались до квартиры Лэндона.

Мы легли на кровать, и я свернулась калачиком рядом с ним. Потом моя рука затерялась под его рубашкой, и я накрыла его губы своими. Он ахнул, и наши языки встретились в поцелуе, наполненном жаждой и чем-то большим, гораздо большим. Я сняла платье и стянула резинку, распуская волосы.

– Лея… – простонал Лэндон.

Я склонилась над ним и взяла презерватив с прикроватной тумбочки. Он снова прошептал мое имя, касаясь моих губ, и схватил меня за запястье, прежде чем я смогла продолжить.

– Не так, Лея.

– Но ты мне нужен, – умоляла я. – Почему?

15. Аксель

Время… время не способно излечить всё. Время успокаивает, смягчает и сглаживает самые острые углы, но не заставляет их исчезнуть. Время не излечило меня от этого. Времени не хватило, чтобы помешать всему моему телу реагировать на ее вид так, словно оно вспоминало каждую родинку на ее коже и каждый изгиб, который мои руки ласкали три года назад. Время ничего этого не сделало. Когда она оказалась передо мной и я утонул в этих глазах цвета моря, я понял, что никогда не смогу забыть ее, потому что для этого мне придется стереть и себя.

16. Лея

Я справилась с потерей родителей. Нет, было бы неискренне так говорить; на самом деле я свыклась с этим, приняла это, но взамен потеряла в этом процессе какие-то части себя. И прихватила новые. Я открылась. Я влюбилась. И мне разбили сердце. Однажды поздней весной я ушла вечером из дома Акселя со всеми этими частями в руках. Это была боль другого рода. Боль, которую я пережевывала в одиночестве в те дни, когда бродила по Брисбену и теряла себя на его улицах.