– Нет, это правда. Вот ты и страдал, потому что хотел чего-то, в чем сам себе отказывал. Это как пытаться пробежать марафон, расставляя препятствия на своем пути. Немного иронично, не так ли?
– Не понимаю, о чем ты говоришь…
– Аксель, посмотри на меня.
Я посмотрел.
– Ты сказал моему отцу, что единственное, что стоит между тобой и холстом, – это ты сам. Я знаю, потому что несколько месяцев настаивал, чтобы ты мне рассказал, и ты знаешь почему: потому что меня бесило, что ты никогда не говорил об этом со мной, а с ним говорил об этом, о том, что так важно для тебя; хотя я был твоим братом и не мог утаить от тебя даже то, что за хрень ел накануне.
– Оливер…
– Нет, дай мне закончить. Ты сказал ему это, а он ответил, что ты больше не должен этого делать, что никто тебя не заставляет, что ты ввязался в войну, где сражаешься только против себя, и у тебя никогда не получится победить.
Черт, я не собирался снова плакать в этот долбаный вечер. Мне захотелось ударить его, когда я вспомнил свои собственные слова. Вот как я себя чувствовал: либо плакать, либо бить.
Я глубоко вздохнул.
– Твоя проблема здесь. – Он коснулся рукой моей головы.
– Мне хочется тебя убить, – прорычал я.
– Я знаю, – мягко ответил он.
– Половину времени, когда я смотрю на тебя, мне хочется тебя ударить. Клянусь. А вторую половину я чувствую себя виноватым. И несмотря на все это дерьмо, ты все еще один из тех, кого я люблю больше всего на свете, и я ненавижу любить тебя, потому что было бы проще, будь все иначе. Намного проще…
Оливер взял у меня еще одну сигарету и закурил. Он сделал затяжку. Я заметил легкую дрожь в его руке, лежавшей на перилах.
– Мне хочется задушить тебя каждый раз, когда я тебя вижу, а потом удивляюсь, какого хрена я вообще хотел тебя видеть. Как сегодня. Когда увидел, как ты смотришь на нее, и понял, что ошибался.
Я затаил дыхание. Такого я не ожидал, какого черта…
– Ты ошибался? – спросил я.
– Ты все же был влюблен в нее.
– Ты опоздал на три года, – ответил я.
Мое сердце заколотилось, когда он разразился невеселым смехом. Я не мог понять, почему он появился у меня дома в четыре часа утра и как это возможно, что мы ведем этот разговор после столь долгого молчания.
– Я не опоздал, Аксель. Я сделал то, что должен был сделать. Потому что она моя сестра, потому что это был мой долг – защищать ее, потому что я пожертвовал всем, чтобы она поступила в университет, потому что я доверял тебе, а ты меня подвел, потому что ты лгал мне.
– Тогда какого хрена тебе надо?! Все кончено! Все просрано. Теперь ты доволен? О чем еще тебе нужно поговорить? Я думал, что мы все прояснили.
– Я хотел, чтобы ты понял: дело не в том, что ты опоздал, а в том, что вообще не пришел. – Это было как укол правды, вонзившийся мне в грудь.
– Ты просил меня отпустить ее, – прошептал я.
– И ты отпустил. Без борьбы. Не пытаясь…
– Ты просил меня, – повторил я.
– Черт, Аксель, неужели ты не понимаешь? Не знай я тебя так, как знаю, я бы не решил, что тебе насрать на мою сестру. Как и на живопись. Как и на все остальное.
– Я тебя убью…
Я чувствовал… чувствовал, как лава бежит по моим венам.
Мне едва удавалось дышать. И несмотря на ярость, гнев и то мгновение слепоты, когда я вряд ли мог решить, злюсь ли больше на себя, чем на Оливера, я ощущал, как кирпичная стена между нами крошится под ударами наших ног, когда мы кричали друг на друга.
– Помнишь, что ты сказал мне на днях? – спросил Оливер.
– Нет. Нет, черт возьми. Не могу сейчас думать.
– Аксель, дыши. Посмотри на меня, – попросил он, а я был расстроен, мое сердце колотилось в груди от этих разговоров… – После того как ты сходил на выставку. В тот день ты сказал мне, что я важен для тебя, но она всегда будет для тебя важнее. В тот день ты встал передо мной и сказал, чтобы я отвалил.
Дыра, которую я чувствовал в своей груди, становилась все больше и больше…
Мне нужна была чертова машина времени.
– Я не могу изменить то, что сделал…
– Я знаю это.
– Я подвел тебя.
– Уже все забыто.
– Я мудак.
– Всегда был.
Я невесело усмехнулся и потер лицо.
– Понятия не имею, почему ты здесь.
– Я здесь, потому что ты мой друг. Потому что после того как я увидел, как ты на нее смотришь, я понял, что тебе конец. И потому что все мы когда-нибудь лажаем, Аксель. Я в первую очередь.
Я должен был сказать что-то в ответ, сказать какую-то глубокомысленную херню, но был не в силах говорить. Так что просто подошел, обнял его и выпустил весь скопившийся воздух. И это был выпуск пара. Облегчение. В последнее время многие вещи приносили мне облегчение, и это могло означать только то, что я провел слишком много времени в полной заднице.
Оливер сжал мое плечо.
– И когда упадешь, вставай, – сказал он.