Всё, что осталось. Записки патологоанатома и судебного антрополога

В студенчестве я столкнулась с крысами на зоологии: их было целое ведро, мертвых, и нам предстояло их препарировать. Я могла разрезать кого угодно, но ни за что не согласилась бы прикоснуться к дохлой крысе, не говоря уже о том, чтобы вытащить ее из ведра. Я призвала моего напарника, Грэма: он вытащил для меня крысу и разложил на специальной доске. Я попросила его накрыть ей голову и пасть с отвратительными острыми зубками бумажным полотенцем, а вторым завернуть хвост, потому что на него мне тоже было противно смотреть. Только после этого я могла вскрывать ей грудную клетку или брюшную полость, копаться во внутренностях и искать печень, желудок или почки.

Когда пришло время избавиться от трупа, Грэм его отколол с доски и выбросил в ведро (вот что значит настоящий друг!). Нечего и говорить, что я никогда не стала бы зоологом, ну или вообще лабораторным ученым. Как я уже говорила раньше, когда дело дошло до исследовательского проекта, я предпочла заняться человеческими останками, лишь бы избежать перспективы еще раз столкнуться с грызунами.

С учетом положения госпиталя Сент-Томас, на южном берегу Темзы, проблема, конечно же, возникла снова. Когда в первый день я вошла в свой кабинет и увидела там мышеловки и кучки яда вдоль стен, то поняла, что мне придется нелегко. Рано или поздно мне предстояло встретиться с зубастой гадиной лицом к лицу. Это произошло поутру, когда я вошла к себе, встала у стола, перед окном, и, оглянувшись, увидела гигантское дохлое чудовище, валявшееся на полу. На самом деле, оно было сантиметров десять, не больше, но мне показалось размером с Чуа.

Я позвонила нашему технику, Джону, и, рыдая, попросила срочно бежать ко мне на помощь. Он – добрая душа – бросился наверх, решив, наверное, что на меня напали, и обнаружил преподавательницу анатомии, сидящую с ногами на столе, трясущуюся от страха и заливающуюся слезами. Я ткнула пальцем в дохлую мышь и сказала, что ни за что не слезу со стола, пока ее не унесут из комнаты. Она держала меня в плену. Джон мог бы поднять меня на смех, но он был такой добряк, что просто тихонько вынес крысу и никогда мне о ней не напоминал. Он никому, насколько мне известно, не рассказал о том случае. Я думаю даже, что с тех пор он стал регулярно проверять мой кабинет, потому что больше мышей мне не попадалось. Неловко, конечно, но фобия к тому времени у меня окончательно укоренилась.

А потом случилось Косово. Наш морг в Ксерксе, где раньше находился амбар, манил грызунов как магнитом – их были там целые толпы. По утрам я любезно просила наших телохранителей из голландской воинской части открыть мне амбар и зайти внутрь, производя при этом как можно больше шума, чтобы разогнать крыс и мышей. Я ни за что не переступила бы порога, зная, что они там. Я слышала, как они скребутся и пищат, недовольные тем, что их потревожили. Солдаты относились ко мне снисходительно и никогда не шутили над моими страхами. Возможно, видя, какую работу я делаю, они понимали, что я не просто сумасшедшая и что мой страх совершенно реален, хоть и нелогичен.

Самое худшее же случилось в Подуево, на северо-востоке Приштины, где в 1999 году «Скорпионы», сербский спецназ, предположительно убили четырнадцать косовских албанцев, в основном женщин и детей. Нам сообщили, что тела похоронены под бывшим мясным рынком. Трупы вообще часто закапывают вместе с мертвыми коровами или лошадьми, предполагая, что если эксперты начнут копать и наткнутся на останки животного, то не станут разбираться дальше.

День, когда нам предстояло раскопать мясной рынок, выдался страшно жаркий. У нас был небольшой экскаватор, который снимал верхний слой почвы, пока один из специалистов не заметил что-то в яме. Я стояла в стороне, в тени от нашего микроавтобуса, когда услышала какой-то шум. Я решила пойти посмотреть, что происходит, но тут один из солдат выкрикнул мое имя, заставив остановиться и перевести взгляд на него. Завладев моим вниманием, он закричал: «Стойте! Не смотрите!» Я сделала, как было велено.

Оказалось, что ковш экскаватора добрался до первого лошадиного скелета, но в процессе потревожил крысиное гнездо, обитатели которого питались останками. Когда ковш его задел, крысы бросились врассыпную, спасаясь от надвигающейся опасности. Только после того, как они все скрылись, солдат махнул мне рукой, разрешая смотреть, улыбнулся и сказал: «Ну все, дамочка, теперь полезайте в яму». Да, там жутко воняло. Да, я была по локоть в гниющих лошадиных кишках. Зато там не было крыс – а что еще девушке нужно!

Солдаты присматривали за мной и оберегали – я не против джентльменского отношения, ни в коем случае, – но они никогда не поддразнивали меня и не считали неженкой, за что я была им признательна. Неженкам в нашей команде вряд ли было бы уютно: духи «Дохлая лошадь» не назовешь парфюмерным бестселлером, а вонь, которая там стояла, превосходила все, с чем мне когда-нибудь приходилось сталкиваться, уж поверьте. Во время обеда меня вежливо, но настойчиво попросили присесть где-нибудь в сторонке, одной. Чертовский удар по самолюбию!