Всё, что поражает...

Янка БРЫЛЬ

ПЕРЕД ЕЕ КРАСОЙ

КРУГЛЫЙ ГОД - ИЗ МНОГИХ ЛЕТ

Иду большаком, который грядой возвышается над заливными, укрытыми льдом лугами.

Лед по обочинам пухкает, трещит, словно кто-то ходит, то осторожно, крадучись, то веселой трусцой, так что я время от времени невольно оглядываюсь...

Слева, по рельсам на другой насыпи, только что прошел поезд. Дым белыми клубами расплывается на фоне повеселевшего неба, как-то очень нерешительно.

Поют, греясь песней, жаворонки. И что-то коласовское, наше, чувствую я здесь, на стежке возле белых столбиков!

***

Желна — как трещотка ночного сторожа, только мягче, глуше... Из лесу выхожу на дорогу. Мертвое поле, мертвая березовая рощица, летняя пыль на дороге. Солнце и дуновения холода. Страдалица весна. А жаворонки — свое!..

За двадцать утренних и дневных прогулок меня так и «не сподобил господь» увидеть лося. Только катышку в одном месте на просеке и несколько раз — подмороженные отпечатки вчерашних, позавчерашних следов.

***

Речка мутная. Мелькнули две-три плотички. Возле берега бормочут лягушки, собираясь нерестовать. С берега в реку булькает ручеек.

Над лугом стонут чибисы, жаворонки взлетают с песней, гуси летят высоко.

Там-сям пробиваются ростки травы. Подсохли на солнце и время от времени скатываются с крутого черного берега кусочки торфа.

Один, как дурень, вылетел водяной жук.

Лес поодаль подернут дымкой, вот-вот должен проснуться. Ночью, будто толчок для этого, шел тихий теплый дождь, после которого лучше сохнет земля.

***

Над землей — апрельское небо: охапки белых облаков, холодноватая просинь и жаворонки.

Земля то светло-серая, где не ходил еще нынче плуг, то сочно-темная — и там, где лоно ее только что раскрылось для зерен, и там, где уже затаенно согревается несметное множество овсяных ростков.

Сегодня утром уже значительно смелее, чем вчера, зеленеют просторы оживающей озими. Легкие серые пригорки вдали затуманены мглой. Между деревнями, по луговой долине, течет обласканная в сердечной белорусской песне реченька...

На сережках вербы деловито хлопочут пчелы. На березах над стрехами хат от радости разводят крыльями скворцы.

За пригорком с ночи рокочет трактор. Пахарь.

Иду на этот рокот. По чистой, молоденькой после снега тропинке.

***

На фоне всегда густо-зеленых елок — осины, еще все голые, но уже, как говорят, вот-вот... на выданье. Стоят они вокруг грязной, а все же зеркальной воды озерца, над которым пишу.

Поет соловей:

«Люди, люди! Идем, идем! Витязь! Витязь!.. По-ликлини-ка!..»

Один, другой. И хорошо и молодо так расшифровывать их пересвист.

Думал: кому он поет? А я — кому пишу? Себе?.. Такое должно быть настроение, такая искренность. А читателя надо, конечно, видеть.

Холодновато пахнет прелью. Снег — пятнами, черство хрустит под ногами. На орешнике — сережки, днем, когда потеплеет, и под вечер на них оживет пыльца; тронешь веточку — вспыхнут, как бенгальские огни, клубочки-взрывы зеленовато-желтого цвета.

Птичий гомон... Уже вторую ночь меня через открытую форточку будит филин — совсем, кажется, близко от окна и как-то по-фольклорному жутковато. Теперь где-то за лесом, с хутора, слышно по-домашнему прозаично дерущее, но тоже уже весеннее, иное «кукаре-ку-у».

И радио бубнит оттуда. Тоже давно уж очень обычный — кажется даже — голос природы.

Дубы, озимые дубки стоят в летошних листьях орехово-желтых и лишних. Поросль малюсеньких, ласковых, как в сказке, елочек и непокорный брусничник, словно барвинок в девичьем палисаднике.

***

Под утро был дождь. Барабанил по железу крыши, шуршал по земле...

И вот — орешина выпустила, ради праздника, белый цвет; лоза приметно, весело позеленела; березки и осины щедро обрызганы росой и чистые такие, теплые, хоть ты скажи им:

— С легким паром!

***

С семи до девяти ходил по просекам и стежкам, искал фиалки, рвал подснежники.

Утренний пересвист зябликов и соловьев. Растерянная, что ли, кукушкина печаль. Высоко над лесом — сдержанно радостный гул самолета. Трактор — близко, словно бы даже вот-вот за деревьями. Издали, от жилья, собачий незлобивый лай.

Как дымом родным, как ароматом покосов, дохнул детством, поэзией...

И неужели я уйду, не описав этого, как есть, не нанизав на строки все, что было моей радостью, моим слиянием с природой, моей молитвой ее красоте?..

***

Когда-то и наша Земля полетит в бездну, а на какой-нибудь другой планете влюбленные будут гадать, чья это звездочка там упала...

***

Уложил своего неутомимого загорелого баловня, а сам стою у калитки, смотрю на небо. Лилово-пепельное, тихое. Медленные волокнистые облачка. Неполный месяц — с нашим вымпелом.

Нет, небо сегодня не просто тихое, а какое-то по-рафаэлевски, по-ангельски чистое. Так и нарождалась она, мечта о вечности, о небе.

Вспомнилось очень ярко: стою на палубе, где-то, кажется, в Средиземном, смотрю вот так же и чувствую, какой я маленький, какой ничтожный, и приобщаюсь душой к чистоте, поэзии и мудрости. Чтобы жить.

***

Мокрый, холодный июнь.