Всё, что поражает...

Около полудня выглянуло солнце, острее запахло летней грязью и зеленой сыростью. Иду в свою деревню. За греблей — сухой проселок, вокруг которого еще нерослое, но уже колосистое, сизо-зеленое жито. Из него ввысь, в низкое, нахмуренное небо, растет такая же многочисленная, как эти колосья, песня жаворонков.

Поехали на речку. Грязь. Мотор грузовика идет на сплошном рыдании. Неман, как и всегда, быстрый, пригожий, живой. В лозняке на том берегу бьют соловьи.

Думал, пока сидели над поплавками:

«Так все просто это, кажется, и так глубоко, вечно, неразгаданно. И хорошо! Хоть и невесело думать о смерти и бессмертии. Сколько их, этих соловьев, было, а все кажется — те самые они. Поют, несут жизнь!.. Что ж, так и мы».

***

Прежде, в самом начале, смотрел на солнечное, бело-облачное небо снизу вверх, и этак хорошо было, счастливо!

А теперь вот вспоминаю, что недавно был на десятикилометровой высоте, смотрел сверху на облака, и.. что же — ничего, даже словно бы менее интересно было, меньше волновало.

Не потому ли, что тогда, в пастушьем далеком мальчишестве, и для меня все было — только впереди?..

***

Голубь летает.

Голубь так же ходит, сидит...

А вот он стоит на мокрой от недавнего дождя плите панели, на самом ее краешке, и деловито клюет-щиплет мокрую травку. Что-то нужное в ней. Элегантный голубь на красных ножках.

Он совсем не боится меня, и я ему благодарен за это. Тем более что и солнце нас осветило.

***

Буйная ботва молодого картофеля, которого так много за светлыми окнами хаты, где я читаю за столом, снова напомнила давнее уже утро в шестьдесят третьем году, когда мы втроем путешествовали машиной по Гродненщине и в Лиде заходили к человеку, который дружил с Валентином Тавлаем.

Колесник пошел в тот домик на окраине, а мы с Короткевичем пока что остались на дворе, широко зеленом от только что зацветшей бульбы, и издали любовались тем, как на открытой веранде бабуся что-то вязала, а с пластинки ей... как же хорошо, как сердечно пел итальянский хлопчик Лоретти. Чудесную «Ave Maria»

***

Оно все повторяется — чередование суровых белых зим и многокрасочных, таинственно прекрасных летних дней, оно идет своим, не нами придуманным и не нам подвластным ладом. А мы либо любуемся, либо вспоминаем. А то и не замечаем всей красы природы, как будто у нас в запасе вечность.

Когда мы возвращались с озера — с уловом, удочками и резиновой лодкой,— на меже между молодым березником и седеющим овсом, за которым в зеленой лесной стене особенно волнующе выделялись коричнестволые сосны, мне с живостью вспомнился пятьдесят восьмой год. Здесь, на Свитязи.

Наш малыш еще падал, запутавшись в ромашках, ловил ручонками маленьких лягушек. Я лечился чарующей, почти безлюдной природой от ужасной все-таки невозможности работать, быть разумно спокойным. Читал, а главное — как казалось теперь, на овсяно-березовой меже — любовался чудесным, таким близким одновременно, бесконечно загадочным миром.

Или это важно только для меня? Или я отдаю его на радость другим?.. Таинственная музыка, которую не уловить, не передать до конца, до всей глубины не одному, а миллионам Мицкевичей. И какое это счастье,— быть и приемником и передатчиком этой музыки.

***

Стою над поплавком.

Вокруг — над рекой, над кустами и лугом — неуемные, одержимые жаворонки и соловьи. Таинственное, полное глубокого смысла погромыхивание грома.

Цимбальный пляс дождя по воде. И тогда — наконец! — большая, первая красноперка...

А молния все крестится. И в самом деле — как испуганная молодица.

***

Наше чудесное лето. Богатое жито, в котором всегда хочется полежать. Трава — в густой, роскошной цветени тысячелистника, ромашки, колокольчика — небывало хорошая, чуть не до пояса. Лен догорает своим голубым цветом, который у дороги щедро осыпался на песок.

Редко бываю в последнее время в родных местах и потому, кажется, могу свежим глазом смотреть на их простую и очень непростую красоту.

А «свежий глаз», по-журналистски говоря, очень нужен. И в творчестве,— чтобы оглядываться на сделанное как можно объективнее, и в созерцании красоты природы, чтобы видеть, находить в ней каждый раз новое.

***

Пальчики негустого дождя шаловливо ощупывают стекло окна, перед которым я работаю, сидя за деревенским столом. Откуда он взялся, озорник,— с чистого неба, после такого солнечного утра?..

***

Иду вдоль гряды сосняка, по росе. Справа — солнце. Недавно взошло. Оно — сквозь деревья мелькает, скользя по лицу, и я чувствую себя пастушком, который идет вдоль плетня. Домой, позавтракать. Хоть тарахти по соснам палкой — как по штакетнику.

***

Старенькая баня в частом гонком березняке, в которой обычно целую неделю хозяйничают черти, в субботу натоплена пришлыми плотниками, что рубят хату на окраине деревни.

Пригласили помыться. После пара, от которого захватывает дух,— студеная вода из криницы. По пять-шесть ведер — с головы до ног. Даже березки стали белее, и все кругом почистело!

***