Всё из-за тебя, Итан

Сейчас я больше всего на свете хочу быть там, рядом с ней. Знаю, это невозможно: мистер Рид до сих пор винит меня во всём. И не даст мне её увидеть.

* * *

Проснувшись утром, я первым делом нахожу взглядом волчат: они по-прежнему там, где я их вчера оставил, – в коробке, выстеленной полотенцами. Лежат, свернувшись клубочками, два пушистых рыжих шарика, почти соприкасаясь маленькими чёрными носиками. Как будто знают, что мамы больше нет и теперь остаётся надеяться только друг на друга. Когда один из них тихонько вздыхает, другой высовывает крошечный розовый язык и лижет брата в нос.

А я сразу вспоминаю, как во время урагана мы с Корали дрожали, обнявшись, на диване у Мак. И ещё – как мы с Кейси, пока были маленькими, засыпали на заднем сиденье машины по дороге из бассейна домой. И как жались друг к другу, когда смотрели ужастики у неё в подвале.

В дверь стучат.

– Можно войти? – слышится робкий голос. Родди.

– Валяй, – отвечаю я, двигаясь, чтобы он мог сесть рядом.

Кровать немилосердно скрипит под его весом. Родди надувает щёки и тяжело вздыхает. Я приглаживаю волосы.

– Школу отменили, – начинает он. – Дороги завалены, не проехать.

– Круто.

Долгая пауза.

– Слушай, мне правда очень жаль, – наконец говорит Родди. – Я тогда, в Бостоне, тебе наговорил всякого…

– Вовсе не обязательно…

– Дай я хотя бы объясню. Когда я сказал… ну, что Кейси всё равно что умерла… я ведь помочь пытался. Знаю, это звучит странно, но я подумал: может, если бы я заставил тебя принять то, что произошло, дальше ты бы сам справился. Ты не ел, не спал. Только и делал, что смотрел на её окно и говорил о ней. Мне казалось, чем дольше так будет продолжаться, тем тяжелее ты воспримешь… ну, знаешь… когда она на самом деле умрёт.

– А ещё ты хотел, чтобы я взял себя в руки и мы никуда не переезжали.

Щёки Родди заметно розовеют.

– Ну да. Переезжать мне не особенно хотелось.

– Потому ты и не разговаривал со мной всё это время. Винил меня в том, что мы уехали из Бостона. Ненавидел!

Он испуганно распахивает глаза, качает головой.

– Нет, что ты, что ты! Я никогда тебя не ненавидел! Если уж на то пошло, я думал, это ты меня ненавидишь, после таких-то слов. И никого я не винил. Меня тогда все бесили, Итан! Мама, папа, ну и ты тоже. Но поверь мне, на себя я злился больше, чем на кого бы то ни было ещё. Когда мама вернулась и сказала, что ты сбежал в самый ураган, я подумал: а если он не вернётся? Это что же, мне никогда не попросить прощения? Не сказать, как сильно я тебя люблю?

– И я тебя люблю, – бормочу я. – Прости, что тебе пришлось всё бросить. Но просто тогда, в Бостоне, я… Я не был готов двигаться дальше. Просто не мог.

– Ну, может, ты и сейчас не готов, – отвечает Родди. – Но это нормально. Когда-нибудь будешь. Иначе кончишь как дедушка Айк.

– Дедушка Айк? Он-то здесь при чём?

– Ну, в смысле… Ты взгляни на него. Как бабушка умерла, он до того разозлился на весь мир, что от всех отгородился, даже от собственной семьи. Закуклился, что твоя гусеница. Уже больше тридцати лет прошло, а он так и бродит всё время один. Хочешь кончить тем же?

– Нет, – слышится от двери, – не хочет.

Когда мы с Родди оборачиваемся, дедушка Айк уже топает по коридору.

Мы переглядываемся.

– Пойду-ка я за ним, – говорю я. Родди кивает. – И… слушай…

– М-м-м?

– Мне жаль, что вы с Грейс расстались.

– Что-о? – У Родди аж брови лезут на лоб от удивления.

– Я слышал ваш вчерашний разговор. Насчёт того, что так будет лучше.

– Боже… – облегчённо вздыхает Родди. – Да мы не о нас говорили, Итан, а о Кейси. Что хватит ей лежать прикованной к больничной койке. Пора бы уже на волю.

Глава 72. Храм

Я понуро тащусь по коридору за дедушкой Айком.

И вдруг замираю. Потому что дверь в его комнату распахнута настежь, а сам он сидит в плетёном кресле-качалке. Как будто ждёт меня.

Неужели дедушка Айк и правда позволит мне войти?

– Ну, не стой на пороге, – ворчит он.

Я вхожу.

Не считая кресла-качалки, из мебели в комнате только кровать с одиноко торчащей из-под стёганого одеяла подушкой да комод – его, похоже, дедушка Айк сколотил сам.

И весь этот комод уставлен фотографиями.

И стены увешаны.

Дедушка Айк откашливается. Я оборачиваюсь.

– Я… гм… мне очень жаль. Родди не хотел…

– Родди прав, – коротко рявкает дедушка Айк.

С минуту мы молчим. За это время я успеваю рассмотреть фотографии. На них бабушка Бетти: вот их свадьба, вот она танцует, есть даже портрет – настоящий, написанный художником.

На нескольких снимках присутствует маленькая девочка – должно быть, мама: бабушка Бетти на крыльце больницы с ней, новорождённой, на руках; мама с бабушкой Бетти и дедушкой Айком строят на пляже замок из песка; мама, одетая каким-то зверьком, улыбается, выглядывая из-за спины бабушки Бетти… Но, кажется, после очередной мамы, задувающей свечки на торте в честь своего десятого дня рождения, нет ни одной. Ни тебе школьных балов, ни спортивных команд, ни вручения аттестатов.

И ни единой пылинки.

– Что ж, теперь ты знаешь, почему я не хочу, чтобы здесь кто-нибудь ошивался, – ворчит дедушка Айк.

– Это похоже на… на храм!

Он пожимает плечами.