Всё к лучшему

Молодые журналисты, которые думают, что органы массовой информации созданы для их собственной самореализации, делают серьезную ошибку. Они путают себя с власть имущими. Не каждый орган способен быть объектом самоутверждения или самоизъявления. Орган, который это может, называется иначе, что, скорее, кратко характеризует самого журналиста, чем сферу его деятельности.

Сама же эта сфера определяется полной бесхарактерностью и принципиальной беспринципностью. Поскольку все об этом знают, то пишут и говорят обычно о другом. Если называть вещи своими именами, то журналистика теряет всякий смысл.

Чтобы истинное мнение о том, «кто есть ху», выражаясь языком классика, не прозвучало слишком громко, существует институт цензуры. Опытный журналист отличается от неопытного тем, что ему цензура не нужна. Он сам знает, что надо тем, кто выдает ему зарплату.

В противном случае ему придется зарабатывать на жизнь честным трудом, что никакого отношения к журналистике не имеет.

Для осуществления цензуры в демократическом обществе существует институт редакторов. Сюда обычно назначают самых отъявленных журналистов. Их главное качество – хорошая проводимость сверху вниз, а также контроль и учет. Для контроля самого коллектива главный или генеральный редактор продвигает в руководство среднего звена пару самых бездарных соподчиненных.

С одной стороны, они обязаны продвижению, поскольку больше ни на что не способны. С другой – служат буферной зоной между начальником и коллективом. Умных в среднее звено начальник старается не продвигать. Такие со временем могут его подсидеть. Чем, собственно, они и начинают заниматься почти сразу.

Для того чтобы направляющее мнение соответствовало всеобщему, организовываются пожелания снизу или слова благодарности оттуда же. Это тоже называется демократией.

Если ее мало, то пожеланий общественности или трудящихся делается больше.

Органы, которые много и часто говорят о демократии, называются демократическими.

Те, которые смеют критиковать правительство, поскольку сами от него не кормятся, – оппозиционными.

Те, кто еще не нашел спонсора или покупателя, называются независимыми.

Журналист, в отличие от органов, может быть свободным. Но вместе с тем свободным и от своего читателя-зрителя. Таким образом, настоящим журналистом может быть только любитель, у которого есть независимый от профессии источник существования. Поэтому на практике в профессионалах числятся любители, а в любителях – профессионалы.

Что и видно на черно-белых страницах газет и на голубых, извините, экранах.

Некоторые из журналистов промышляют литературой. Самые талантливые, оставив журналистику, действительно начинают хорошо писать. Именно вопреки ей Хемингуэй, Гашек, Ильф и Петров, Оруэлл и Флеминг стали тем, кем стали. В цивилизованных странах журналиста если не всегда уважают, то опасаются.

В иных государствах такого безобразия не происходит. Здесь журналист выступает, скорее, как рекламный агент или сотрясатель воздуха, чем общества. Он знает свое место. А если не знает, то рискует остаться без него. И тогда, глядишь, придется работать руками.

Есть люди, у которых до конца жизни головка не держится. Лучшие их представители и выживают в журналистике.

Те, кто пошустрее, подрабатывают мелким вымогательством. Это называется работой с рекламодателем.

Она ничего не стоит и поэтому лучше оплачивается.

Единственно белой и незапятнанной остается только «желтая пресса».

Именно «желтая пресса» – самая нравственная в журналистике, за что ее почитают в народе и терпеть не могут власть имущие. Она слишком откровенна, что считается неприличным для респектабельности.

Если после всего этого вы еще хотите стать журналистом, то не сомневайтесь – вы им обязательно станете. И пусть вас не мучает совесть. Ее у вас уже нет.

СКОЛЬКО СТОИТ РЕВОЛЮЦИЯ

(КУБА,1993)

«Гранма», та самая лодка, на которой горстка революционеров мятежно приплыла на Кубу, стояла под стеклом во дворе Музея революции в самом центре Гаваны.

Людей не было. Только туристы. Но им все равно нечем заняться, кроме как шататься по городу, торговаться с лоточниками, делать удивленные глаза и еще фотографии. Чтобы потом, дома, всучивать их, навязчиво и безотказно, родственникам и знакомым: мол, я и Гавана, я и памятник, вид из окна моего отеля, я на улице или с торговцем. И еще, я в музее. Крокодилов, сигар, Хемингуэя или революции. Какая разница?

Короче, как сказала бы Моника Левински, делавшая минет президенту США прямо в его Овальном кабинете: «Я там была и видела Клинтона без трусов. А вы – нет…».

Рауль, мой кубинский товарищ, сказал, что здесь, в этом музее, до сих пор работает капитан «Гранмы». А ему есть чем поделиться. Именно он когда-то вел яхту с повстанцами из Мексики к легендарным горам Сьера-Маэстра, где и началось вооруженное восстание победившей затем революции.

Я загорелся. Еще бы, самый настоящий герой, из первых, отчаянных. Куба – «си», янки – «но». Венсеремос. Свобода или смерть. «Куба, отдай наш хлеб и забирай свой сахар…».