Всё к лучшему

Мне стало его жалко. Глаз уже набух тяжелым и красным, как «ё… вашу мать», и мне ничего не оставалось делать, кроме рывка на демонстрацию, хоть ползком, хоть катаньем, чтобы отработать благодарность. Какому-то ничто. За весеннее, вдвойне солнечное утро. Благодарность- это самое эффективное болеутоляющее в жизни.

Глаз горел, окрашиваясь, как цветная революция. Но это было еще далеко не все. Повыступав недолго, демонстранты стали расходиться. Спецподразделения милиции перекрыли проспект. А часть заскучавшей было молодежи рванула в сторону по улице, до ближайшего сквера. Сколько можно идти в никуда? На травке, распалившись, какие-то парни вытащили портрет президента и сожгли его, беззащитного. Это было, конечно, слишком – президент-то не американский, но мы снимали все подряд, как есть, вживую. Поскольку милиции с дубинками на пути не оказалось, натешившись, демонстранты быстро успокоились и стали расходиться. Мы тоже пошли, делясь впечатлениями, обратно к Дому правительства, за которым, как договорились с водителем, должна стоять наша машина.

А потом было красиво. Я не шучу. Здесь явно работали профессионалы, что у меня всегда вызывает уважение. Прямо на улице, у главного почтамта страны, земля вдруг пошла из-под ног засеменивших, чтоб не упасть. Но я и не упал бы. Двое мужчин, слетевшись одновременно с двух сторон, слегка приподняв за локти, почти внесли меня с улицы во двор, где уже стоял растерявшийся оператор. Они встали между нами, не дотрагиваясь, но и не подпуская к нему, пока двое других вытаскивали из нашей видеокамеры отснятую недавно, а затем из-под его свитера, и другие отработанные сегодня кассеты. Глаз бы мой этого не видел. Бросаться, толкаясь, я не стал. Если бы ударили или даже прищемили, тогда стычка, пусть и неравная, была бы наверняка. А так… Чего истерики устраивать? У нас своя работа, у тех ребят – своя. Они такие же добросовестные, как и мы.

Какие-то прохожие женщины, заметив, как нас буквально занесли с улицы, заскочили во двор и громко возмущались:

– Что вы делаете? Это же журналисты?

Мужики, не обращая на них внимания и забрав кассеты, так же быстро и тихо, почти деликатно, растворились в воздухе. Отписываться.

А мне тоже надо было скорее ехать в офис, срочно доставать отснятую коллегами и независимыми операторами картинку и, приложив нож к уже плывущему синяку, оттеняющему, между прочим, голубизну глаз, быстро делать сюжет. Тем более – делать.

Давно уже это было. Многое изменилось, изменяя. Но то ничто, натравившее на меня своих сявок, вряд ли осталось в обойме. Таких долго не держат. Недалекие опасны для окружающих. Умный опасен для самого себя. По глупости.

Когда впотьмах ни охнуть, ни вздохнуть

И не нащупать верную дорогу,

Подвешенный, воистину, от Бога

Фонарь под глазом осветит твой путь.

Нет опыта и ярче, и мудрей,

Чем отсвет персональных фонарей.

ВЕЗУНЧИК

(ИЗРАИЛЬ, 1997)

Жизнь бывает только личной. Остальное – биография.

Дети, все пятеро, болтались по квартире, и я не знал, куда деваться. Мы все не знали. Ситуация ловушки, необъяснимой и липкой, как взгляд проходимца, возникла практически сразу после приезда. На пустом месте. Но, как я потом убедился не раз, это и есть одно из отличий Израиля от остального мира. Тебя душат, а ты не поймешь, почему. В других странах, где приходилось жить и работать, в США и Англии, такого не было вообще. В Беларуси, при становлении ее первого президента, хотя бы было понятно – за что. А здесь…

Самым младшим моим тогда было три и пять лет. За ними еще приходилось постоянно смотреть. Старшие мотались по городу и радовались разноцветью, теплу, пальмам и морю. А мне вовсю уже надо было строить бюро НТВ на Ближнем Востоке и работать фактически с первого дня на новом месте. Все-таки действительно интересная страна.

– Везунчик, – кто-то передал мне мнение новых коллег.

Но я не придал ему значения. Это о ком-то другом, но явно не обо мне. Когда не о тебе – разве среагируешь? Также не обратил внимания и на первый вопрос интервью, которое я давал впервые в Израиле на телевидении. Пропустил его суть мимо ушей. Просто не понял, о чем это.

А вопрос был: «Вы, должно быть, благодарны президенту Беларуси за ту рекламу, которую он вам сделал?».

После всего, что там было, это звучало как плевок. Хотя и с восхищением.

Проскочила всего неделя после того, как мы прилетели в Израиль, нагруженные детьми и рюкзаками. Багажа не было. Его просто невозможно было взять. Накануне, за несколько месяцев, на другой земле, для меня тоже святой, по телевидению вдруг объявили, что мне, как шефу бюро НТВ в Беларуси и Польше, надо покинуть страну в течение двух суток по причине чуть ли не подрывной деятельности против власти и дружбы славянских народов.

Надо же им было что-то объявить. Официальные заявления для того и существуют, когда нечего сказать.