Машина завелась с полуоборота, радостно урча, как соскучившаяся по знакомым рукам женщина. Но на выезде узкие ворота «парковки» были перекрыты.
– Сто долларов, – спокойно сказал сторож, блеснув крестиком из-под рубашки. – Иначе не выпущу…
– Хорошо. Но дай квитанцию, Иуда, – смесь иврита и русского в рождественскую ночь звучала почти молитвой.
Сторож уперся, ему нужны были живые деньги. И он хотел себе праздника. Даром, что ли, христианин? Или езжайте в полицию, привезите оттуда бумагу с разрешением на выезд. А вдруг это не ваша машина? В документах он бесплатно не разбирался. Сто долларов наличными оказывались лучшим пропуском в рай.
«Причем безвозвратно», – подумал я и полез в карман. Он мог бы выписать и фитюльку для отчета: кто там, в бухгалтерии, будет смотреть? Но полиции тоже надо жить, чтобы охранять чужое. И не упустить свое. А праздники, соглашусь, бывают не каждый божий день.
И мы тоже хотели быть живыми. Где она сейчас, их полиция, на окраине Вифлеема почти в три часа ночи?
Я заплатил из личного кармана, скрипя, но ликуя, что все на месте. И можно ехать в объятиях своей машины. И чувствовать себя, как у Христа за пазухой.
А в утреннем первом выпуске новостей канала выйдет праздничный сюжет о Рождестве в святом для всех христиан Вифлееме. Да еще впервые – с живой картинкой того самого грота, купели и вифлеемской звезды…
И кто-то в Израиле скажет:
– Опять палестинцев показывал, словно людей.
И кто-то в России скажет:
– Опять выпендривался у нашей святыни. Нельзя, что ли, православного корреспондента там поставить?
И оператор с красноречивой фамилией Броутман, но с прочерком в графе «национальность» израильского удостоверения личности, потому что у него папа еврей, а не мама, вытащит из загашника фляжку:
– Ну что, по рюмочке, по-русски? За Рождество?
А дома скажут:
– Иди спать, уже утро давно, гулена.
НАСЛЕДСТВО
Один человек мне сказал, что ему звонят только, когда от него что-нибудь надо.
– Радуйся, ты нужен людям, – ответил я и подумал: «Хуже, если наоборот».
– Почему вокруг говорят только о ком-то? – удивлялся Илья. – О каком-то политике, о вечном росте цен, о брэндах, о том, что певица вышла замуж и муж сделал себе имя, а потом развелась и сделала на этом деньги…
Илье было под тридцать. Он работал, трахался и спал. На большее времени не оставалось. И ничего в его жизни не происходило. А хотелось бы…
– Когда нет своей жизни, то ничего не остается, как пережевывать чужую. Надо же о чем-то разговаривать. Все еще хочешь, чтобы и о тебе говорили?
– Конечно, хочу…
– Скажи, что получил наследство. 200 тысяч евро, – я почувствовал себя Мефистофелем. – От какого-то дядюшки из какой-то там Швеции…
– Может, миллион? – спросил Илья.
– Нет, миллион – это много. Не переживут.
Иногда так просто сделать человека счастливым. А его ближнего – несчастным.
Илюша пропал на две недели. Ему звонили друзья и знакомые. Одни поздравляли, плохо скрывая раздражение, и просили записать их телефон. Вдруг понадобятся. Мало ли что… Другие настойчиво приглашали на шашлыки и просто пообедать вместе. За их счет. А чего мелочиться? И все спрашивали, как он намерен распорядиться деньгами.
– Я устал, – сказал он при встрече. – Они мне надоели… Говорят о своих планах по бизнесу, приглашают в инвесторы. Рассказывают о мечтах, о домах в Майами и несбывшихся путешествиях. Сватают и сватаются. И все – о себе и о моих деньгах.
Мне показалось, что он сам в это поверил.
– А ты скажи, что отдал все на борьбу с тем же СПИДом… Тебе, мол, и так хватает.
И они враз оставили его в покое. Как отрезало. И он ожил. И, забив косячок на всех и вся, рисует тушью свои дзен-картинки за столиком в мастерской моего друга-художника, где почти вчера мы вечерами пили дешевый молдавский коньяк и вспоминали разное из своей жизни. А он сидел рядом, слушал и смотрел, радостно за нас и отстраненно – за себя. Еще бы.
– Дурачок, – сказал один из его знакомых. – Полмиллиона евро взял и выбросил. Уж я бы их потратил с умом. Купил бы…
Один человек мне сказал, что можно хорошо заработать, если найти деньги.
– А зачем тогда зарабатывать? -ответил я и подумал: «Было бы, что терять».
ПРАВЕДНИЦА
Фима оставлял машину за городом на бензоколонке, а я подбирал его в условленное время и отвозил домой. Он ложился на заднем сиденье и, оглядевшись, бегом пробегал десять метров до подъезда, чтобы нырнуть туда и проскользнуть в квартиру. Дети знали, что двери нельзя открывать никому и говорить нельзя никому, что папа дома. Русская жена Фимы прятала его от соседей и полиции.
Словно жили они в оккупированном европейском городе времен Второй мировой войны, а не в Израиле.
Тех, кто прятал евреев от нацистов, называли «Праведниками мира».
– Праведница, – говорил Фима о жене, когда мы молча наливали по рюмке «паленой» русской водки, купленной в близлежащем кошерном магазине.
Настоящего в этом мире мало, даже водки. Точнее, настоящее стоит либо дорого, либо ничего. Фима был настоящий.