Всё как у людей

Из дальнего вагона, оказывается, вывалили сразу несколько пар, которые утягивались за угол вокзального здания. Мама метнула окурок в урну, вцепилась левой рукой в ручку чемодана, правой – в Данькину кисть и рванула. Но Данька все равно успел засечь прилипшую к окну вредную девчонку. И засечь успел, и сделать вид, что не замечает, просто шаг себе чеканит, мощно так. Но, к сожалению, вздрогнул и головой повел, когда возникшая в окне рядом с девчонкой тетенька с прической послушала, что канючит дочь, – а она явно канючила, – коротко шарахнула ей ладонью по башке и отдернула от окна, будто занавеску. Ну и занавеску вместо девчонки придернула.

Понятно.

Девчонку было немного жалко, хоть и вредная. Ладно, сама виновата.

Тут Данька отвлекся, потому что мама почти побежала под грохот чемоданных колесиков. Пришлось тоже бежать, на ходу поправляя рюкзак, тяжелый, – мама собрала его, будто обратная дорога занимала не полдня на поезде, а неделю вверх по Джомолунгме. Это такая гора, самая высокая в мире. Без Громовика фиг залезешь.

Они успели увидеть, куда сворачивает группа, и через десять минут выскочили на другой перрон, совсем крутой, голубовато-стального цвета, с небольшим плакатом «Выбирай сердцем» под флагом. А я уже выбрал, радостно подумал Данька, но покосился на маму и вслух говорить этого не стал. Мама тяжело дышала и озиралась, опираясь на выдвижную ручку чемодана.

Зато не зря бежали – электричка подошла через две минуты. Вернее, не электричка, а ракета на рельсах, почти настоящая, тоже серо-голубая.

Данька испугался, что им с мамой не хватит места. В группе, за которой они гнались, было восемь человек, а ракета выглядела небольшой, как маршрутка. Только выглядела. Внутри она оказалась здоровенным вагоном, роскошным вообще, в черной коже и бархате. И пахло не салоном маршрутки, а свежестью и клубникой.

За спинкой каждого сиденья была сеточка, зажимавшая по бутылочке лимонада, минералки и пачке печенья. Данька, едва усевшись, вцепился в лимонад и покосился на маму, чтобы, если она возмутится, показать наклейку «Бесплатно». Мама не возмутилась. Она, откинувшись на спинку, дремала, а на самом деле рассматривала сквозь ресницы остальных пассажиров. Мама часто так делала, и никто не замечал, потому что ресницы длинные. У Даньки это получалось хуже. Ресницы короче, все такое. Ну так он и не девчонка.

К тому же рассматривать нечего. Украшений в салоне не было, а пассажиры оказались неинтересными – ни одного пацана, если мелкого балбесика не считать, в светлых кудряшках и очочках, к тому же сильно косоглазого. Он сидел у окна, не обращая внимания на пожилого отца в старом, криво сидящем костюме. Больше на деда похож, но с дедами, дядьками и другими родственниками нельзя, Данька знал. Только родитель.

Остальные пассажиры были пассажирками. Девчонка младше Даньки, первоклассница, наверное, и две почти взрослых девицы, все с матерями. Мама как раз матерей и разглядывала. Хотя чего там разглядывать – сразу видно, что мама самая молодая и красивая, хоть вон у той на голове накручено не знаю что, а у губы торчат дудочкой и словно свежей кровью намазаны. Мама ни губ, ни ресниц не красила. Говорила: а зачем? Правильно, между прочим.

В общем, самым прикольным в вагоне были лимонад с печеньем. Данька быстренько сточил свою порцию, дождавшись сонного якобы кивка, вгрызся в мамину пачку и начал уже коситься на запасы, притаившиеся по соседству. Есть особо не хотелось, но и печенье, и лимонад оказались дико вкусными. В городе таких не было. И нигде не было. По крайней мере, Данька таких мест не знал. Вернее, теперь знал одно такое место. Покидать которое было почти жаль.

Глупость, конечно. Громовик ведь ждет.

Провести диверсионную вылазку к соседним сиденьям Данька не успел. Поезд быстро и плавно остановился, двери не открылись, а словно растворились, пахнуло теплом и теперь уже лимоном. Пассажиры, не говоря ни слова, принялись вставать и выдергивать чемоданы с багажных полок. Данька тоже поднялся, подхватил рюкзак и стал, дожевывая и допивая, дожидаться, пока мама шагнет в проход и направится к двери. Мама шагнула в проход, но к двери пошла не сразу. Она отняла у Даньки рюкзак, сунула туда ловко выдернутые из соседской сетки лимонад с печеньем. Повторила, вжикнула молнией, вернула груз сыну и только после этого пошла за чемоданом. У полки она задержалась и некоторое время рассматривала блестящий замочек возле ручки, словно там что-то было написано. Ничего там не было написано, в инструкциях отдельный пункт запрещал надписывать и маркировать любым способом предметы одежды и багаж.

– Мам, – сказал Данька нерешительно. Он знал, что иногда после такого разглядывания ненаписанных надписей у мамы резко менялось настроение. Пару раз после этого у них вся жизнь поменялась.