Всё могут короли

Но было похоже, что Люкка вовсе не стремится посвятить себя государственным заботам. Сам Эмиль не видел ничего из происходящего во дворце, но Тармил, сумевший сохранить положение придворного магика, рассказывал многое. Слушая его, Эмиль не мог не злорадствовать, но вместе с тем он задумывался с каждым разом все сильнее. В сильном, богатом королевстве, крепко удерживаемом деспотичным Иссой, все пошло наперекосяк с того дня, как на трон взошел Люкка. Он и после коронации продолжал вести прежний необременительный образ жизни, целыми днями пропадая в библиотеке или разъезжая верхом по парку в сопровождении многочисленной свиты и предаваясь мечтаниям. Стоило кому-нибудь из его ближайшего окружения намекнуть, что монарху следует уделять больше внимания делам государства, как Люкка впадал в неистовство. В первые же два месяца его правления с плеч полетело множество неугодных ему голов; еще многие были сосланы в дальние провинции. Министры, воодушевившись полным безразличием короля к правительственным делам, ворочали, что хотели; немногочисленные же приказы, выпущенные лично Люккой, несли на себе отчетливый оттенок бредовости и полного политического бессилия. Принцесса Алмейда, пребывавшая в ужасе от деятельности своего старшего сына, пыталась увещевать его, наставить на путь истинный, и тогда во дворце разражались грандиозные скандалы с битьем дорогого бергонтского фарфора, с угрозами и рыданьями.

Чем дальше, тем хуже становилось. Эмиль перестал уже злорадствовать. Через пару месяцев, выслушивая новости, он начинал дрожать от едва сдерживаемого бешенства и, не в силах сидеть на месте, принимался расхаживать по комнате, сжимая кулаки. Но он ничего, абсолютно ничего не мог сделать. Даже во дворце он не осмеливался показаться без приглашения, опасаясь попасть под горячую руку. Люкка пока не трогал магиков, но с Тармилом обходился весьма круто, и Тармил полагал, что отсрочка эта только временная. Он полагал, что Эмилю сильно повезет, если он отделается только башней.

— Магика много безопаснее заточить в подземные подвалы, чем в башню, — обронил он как-то.

— Я и без того сижу в этом павильоне, как в тюрьме, — оскалившись, ответил Эмиль.

И это была правда. Парк теперь был битком набит людьми, большая часть которых носила нашивки королевских гвардейцев, и Эмиль не решался выходить из своего укромного уголка. Несколько раз Люкка в приказном порядке вызывал его во дворец, но это было еще хуже, чем отшельничество. Случалось это во время многолюдных приемов, которые так любил устраивать новый король — Люкке хотелось похвастаться перед гостями прирученным и кротким братом-магиком. Тогда Эмиль ощущал себя пугалом больше, чем когда-либо, но играл свою роль, скрипя зубами. Все чаще ему вспоминались слова деда: "Все, что тебе нужно сделать — это избавиться от Люкки!.. Физически!.." — и они уже не ужасали его. Физическое устранение брата казалось ему единственным верным выходом. Только он не знал, как подступиться к этому делу. Люкка всегда был окружен толпою народа, а выкрикивать заклинания прилюдно было, как минимум, неразумно. Может быть, Эмиль и успел бы поразить брата магической молнией, но и сам пострадал бы и в этом случае уже наверняка стал бы вечным узником.

Дни же шли, и Люкке постепенно прискучивало хвалиться братом, как дрессированной собачкой. Теперь он находил особое удовольствие в том, чтобы намекать прилюдно на его очень недалекое будущее. Эмиль сидел как глухой, вперив взгляд в пол, но ничего не мог поделать с приливающей к лицу кровью; а когда его лицо и шея багровели, Люкка принимался бешено хохотать, как будто это было самое веселое зрелище в его жизни. Молодой король полагал, что брат уязвлен насмешками, что он стыдится и мучается собственной неполноценностью; но Люкке и в голову не приходило, что Эмиль не испытывает ничего похожего на стыд, а думает только о том, как не дать прорваться наружу бешеной ярости. Эмиль по-прежнему не стыдился себя, но усиливающаяся день ото дня ненависть в сердце начинала его пугать.

— 7-

Показными кротостью и смирением Эмиль выиграл целых полгода отсрочки. Впрочем, то была не только его заслуга. Он знал, что, когда на Люкку находило, и он принимался, брызжа слюной и полыхая яростью, грозиться сей же секунд сослать брата в северную провинцию, рядом всегда оказывался Тармил и ухитрялся отвлечь его внимание на какой-нибудь другой, не столь опасный предмет. И принцесса Алмейда, не совсем еще утратившая влияния на Люкку, каждый раз упрашивала его быть снисходительнее к младшему брату и не отсылать его. Правда, от ее заступничества чаще бывало больше вреда, чем пользы: Люкку страшно бесило, что мать встает на сторону Эмиля и заступается за него. Что до Эмиля, то он искренне не понимал, зачем она в это лезет и что ей за дело до него. Он считал, что все родственные отношения между ним и его семьей давно прекращены.