Всё на земле

В сердцах бросил трубку на рычаги. И Гуторов тоже… Такой же, как Рокотов. Говорит вежливо, мягко стелет, а спать во как жестко. Тоже манеру взяли: как что, так за обкомовские решения прятаться. У горно-обогатительных комбинатов, видите ли, государственная программа, а у Дорошина шутки детские. Деятели… А Крутов уже побежал исполнять. Набрал номер телефона автобазы. Начальник откликнулся сразу:

— Слушаю.

— Ты вот что… — Дорошин еще не мог отойти от предыдущего разговора. — Все лучшие и исправные машины придержи. На уборочную отдай те, что похуже… Ну, что ты от меня хочешь? Я тебе русским языком говорю: машины, которые на ходу, но похуже… «Рудстрою» для карьера помощь автотранспортом нужна.

Да-да… Девять машин отдай району, но чтоб все новые работали на «Рудстрой». Ты меня понял? Крутов? Ну-ка, дай ему трубку… Ты вот что, Паша… Приезжай-ка сюда, я тебе здесь все разъясню… Ты меня не агитируй. И партбилетом не козыряй, я тоже его уже тридцать лет ношу… и партийными органами не угрожай… Мало что там написано. А где ж мы все новые машины найдем? Пусть свеклу возят и на старых… Им, для уборочной, и Москва поможет транспортом, и армия в область пришлет машины, а мне добрый дядя план выполнять не будет… У нас с тобой, сам знаешь, какая обстановка на карьерах… Да что я тебя уговариваю? Выполняй приказ! Что? А ну, приезжай сюда, я тебе сейчас покажу, как со мной разговаривать! Что? Ты не мальчишка? Я не смею? Ну, ладно…

И этот. Да что они, с ума посходили? Видите ли, плохо с ними разговаривают. Он не мальчишка… Он старый человек. Ты дело верши как надо и выполняй то, что тебе приказывают. Лучшие машины отдать чужому дяде на два с лишним месяца… Совесть коммуниста… Ишь как громко заговорил! А кто ты есть такой? Да я тебя завтра же на пенсию. Играй в домино под акациями… Ишь волю взял! Нет, надо это кончать. Это черт знает что, а не работа… Бессловесным прикидывался. То-то он все последние дни букой глядел… Минуту выжидал? Там небось около него куча людей, так он всем им наглядно демонстрировал свою принципиальность…

Душно… Окна открыты, а воздуху нет… Воды. Воды бы выпить холодной… ах ты ж, беда… Домой. Скорее бы домой… Там у Оли в холодильнике квас. Тут ничего нет… Вода минеральная… Будто из болота. Плесенью воняет…

Он, пошатываясь, вышел в приемную. Прошел по коридору. Пусто. Все на обеде. Сколько раз говорил, чтобы оставляли дежурных… Такое огромное количество людей — и не могут сместить обеденный перерыв… Сразу же после обеда вызвать начальников служб… Та-ак… За перила подержаться… Вес-то за сто килограммов… Где ж рукам удержать все это в равновесии… Да и то, одной правой за перила держится… Шаг, еще один. Серега должен быть в машине… Еще немного… Ах ты ж, беда! Неужто опять с сердцем? Нет, не домой… К доктору Косолапову… Он сделает укол — и все в порядке… Вот и Серега бежит… Ну теперь на сиденье…

— В больницу давай! — крикнул он, не зная, что получился шепот.

Он лежал на заднем сиденье, неудобно поджав ноги, и видел, как в стекле дверцы мелькали кроны деревьев… Куда мчит, чертов сын? Так ведь и сбить кого можно! Это же не поле, это город… И сирену включил зачем? Не на пожар… Людей перебулгачишь… В городе давно гудки запрещены… Серега, да ты с ума сошел? Халаты белые… Много сколько… Прямо толпой… Доктора Косолапова — и больше никого не надо… Ага, вот он…

— Доктор, опять мотор что-то… Все в режиме форсажа… Мне б ничего, только боль жуткая… Укольчик ваш дайте и домой… Не раз уже бывало… Полежу, и все… Доктор, что это вы на меня так глядите? Все будет как надо… Мы ж фронтовики… Ну, помогите же… Дышать нечем… Доктор!

У седой Нюры текли по лицу слезы.

— Еще один укол!.. — кричал ей Косолапов. — Нюрочка, еще… Прошу тебя… Ну?

Большое тело Дорошина выгнулось, пальцы сжались в кулак. По лицу прошла судорога. Наступила тишина.

4

Рокотов пришел на работу как обычно: в шесть утра.

В здании было тихо, только в дальнем коридоре неторопливо и методично шаркала швабра уборщицы. По площади проползла поливалка, смывая ослепительно-белой струей пыль с остывшего за ночь асфальта.

Вот и все решено. Теперь прочь сомнения, прочь колебания. Один разговор, и все стало на свои места.

Было это после похорон Дорошина. Приехали члены бюро обкома во главе с первым секретарем. Было много речей, в которых говорили о заслугах Павла Никифоровича. Много цветов. Потом подошел Крутов с красными от слез глазами:

— Это я, Владимир Алексеевич… Это я… Мы говорили с ним за несколько минут до приступа… Я позволил себе нагрубить ему… Если б я мог подумать… Вы знаете, Владимир Алексеевич… мне ужасно тяжело.

Ведь мы проработали вместе столько лет. Просто ужасно.

Плакали многие. Вдруг оказалось, что у Дорошина немало друзей. На похороны прилетели из Москвы несколько бывших его воспитанников. С Урала — товарищи по институту. Рокотов видел, как плакали люди, у могилы женщины из комбината. Сашка Григорьев, с лихорадочно горящим лицом, протолкался к Рокотову:

— Здравствуй… И мы с тобой кое в чем посодействовали тому, чтобы он ушел… Не находишь?