Всё началось, когда он умер

Катя не спрашивала, где он проводит первую половину дня. Обязанности жены ее не прельщали. Наоборот, она сонно приветствовала его сборы «по делам», распластавшись между накрахмаленными в прачечной простынями и предвкушая утро наедине с собой. Добросовестный труженик воображал, что она спит до полудня, после того как закрывал входную дверь. А Катя, не помедлив и минуты, вскакивала с кровати, включала телевизор или музыкальный центр, варила кофе, лепила себе пышные рукава и воротники из пены в широкой ванне, вымазывалась с головы до ног кремом, напевала. Потом с час моталась голой по квартире: то съест сладкого, то пороется в шкафах, то потанцует перед зеркальной стеной в прихожей. Наконец, она одевалась и уходила. Чистые ванна и раковина, убранная посуда, застеленная постель — в отношениях к местам общего пользования чувствовалось мудрое воспитание коллектива. Мест индивидуального пользования Катя не знала. Она уехала из дома слишком рано, еще до того, как родители поняли, что дочь иногда нуждается в одиночестве. И теперь лишь играла в эти самые места, когда оставалась в квартире Голубева одна.

Так, забавляясь ощущениями, Катя Трифонова и взяла однажды с резной полочки возле телефона записную книжку Андрея Валерьяновича. Ее страницы были непривычно густо испещрены именными символами множества каких-то людей: Алешка, Борис Львович, Ленуля, Котов, Самойлов А. Г., Татьяна Геннадиевна, Юляша… Она знала, что Голубев не пользуется сотовым телефоном. Объяснял он это незатейливо: доступность связи разучит людей беречь друг друга. «Человек испытал обиду, удивление или восторг и немедленно сообщил об этом всем знакомым. Что хорошего? Сам быстро избавился от ощущения, стоило только им поделиться. Не обдумал, выводов не сделал. Других выдернул из их личного настроения и состояния. Я уж не говорю о том, что работать помешал. Нельзя так, — занудствовал мудрец. — А пока до стационарного аппарата доберешься, вникнешь, кому именно нужно рассказать и как или вовсе к трубке не прикоснешься». — «Ретроград! — клеймила девушка. — Во всем у тебя китайские церемонии. Наверное, один на всем белом свете радуешься, что письмо из Москвы в Москву две недели идет. Тебе все люди — чужие. А друзьям надо отдавать впечатления и эмоции как только, так сразу. В конце концов, если они заняты, пошлют подальше». «Пошлют-то пошлют, да уже выйдут из себя. Им заново придется сосредотачиваться», — упорствовал Андрей Валерьянович. И своей вредностью только подтверждал Катины подозрения: ему не от кого ждать звонков и некому звонить. И вдруг сюрприз — длинный перечень контактов. И вся толпа народу, как ее старик, прежде чем контактировать, «обдумывает и делает выводы»? И без сотовых обходится? Сектанты какие-то. С ума сойти!

Катя тоже пару раз, когда еще не было денег на скромный мобильник, покупала красивые блокноты с безукоризненно ладными буквами алфавита на гладких страницах. В первый она занесла ориентиры одноклассников, сокурсников из медицинского училища и ребят из туристского клуба, с которыми ходила в однодневный поход за приключениями. Вскоре три-четыре телефонных номера и адреса запомнились наизусть, а остальные оказались ненужными — с людьми либо ничего не получилось, либо получились одни неприятности. Стоило Кате открыть блокнот, как настроение портилось. Чтобы хитро оправдать стремительный уход из своей жизни большинства знакомых, Катя втиснула под нынешним стародавний адрес тетки, перечеркнула его и сделала пометку: «Переехала». Целую страницу извела на сведения о прабабушке, чтобы признаться затем крупно по диагонали: «Умерла». Не помогло. Катя вымарала самые неприятные ей с некоторых пор фамилии, и экземпляр почти художественной продукции полиграфического комбината стало противно брать в руки. Тогда Катя сожгла в дачной печке свой первый рукописный учебник человеческих взаимоотношений. И напрасно. Прошло бы время, захватив с собой подробности нанесенных ей обид, и Катя смогла бы найти в блокноте статистику эффективности своих знакомств. Листала бы страницы и видела бы, сколько непереносимого удалось перенести, сколько нестерпимого вытерпеть, сколько незабываемого забыть.