Всё началось, когда он умер

И тут удача вильнула хвостом. Кто-то сам работал и собирался предаваться этому сладостному занятию до рассвета; кто-то невесть где развлекался, оставив изнервничавшихся собак хрипло лаять за запертыми дверьми; кто-то валялся пьяным, и родня не желала расставаться с единственной ценной вещью в доме, благословляя в кои-то веки свинство хозяина. Она готова была набрать свой текст и в гостях, но никто не пригласил, у всех в квартирах было перенаселение. Несколько часов поиска немало открыли девушке о приятелях, но закрыли траурным шлагбаумом путь к славной карьере. Она была не настолько юна, чтобы притащить в редакцию рукопись в буквальном смысле этого слова. Тогда возле ее дома и остановилась иномарка, как во сне.

Впрочем, не снилось журналистке такое. Безликий атлетичный мужчина, бывало, заезжал в ее грезы. Но щуплый рыжий парень с напрочь сожранными безжалостным кариесом передними зубами — никогда. Но именно этот неприятный с виду тип и заинтересовался причиной ее нескрываемых слез. Пуганая журналистка благоразумно попыталась миновать преграду в виде машины. Но по причине плохого зрения и излишков влаги в глазницах девушка, осуществляя обход лакированной дверцы на безопасном, как ей чудилось, расстоянии, наткнулась на нее, проклятую, взвыла от боли и остановилась. Потом с мыслью: «Хуже уже не будет» — плюхнулась на манящее и нормальных, и сумасшедших сиденье, на котором пылко живописала приключившуюся с ней беду. И не только. Что-то неясное даже ей самой она ему втолковывала и без передышки курила его сигареты. Якобы она с младенчества отдавала людям последнее с чувством незамутненного доверия к себе, ну, не могла иначе. А узнав из Библии, что к этому надо неустанно стремиться, преодолевая то, чего в ней не было, начала страдать. Отдавала по-прежнему, но все ей мнилось, будто теперь она пытается заслужить этим какие-то небесные милости. Она опустилась до счета достойных поступков… Эх, да что говорить, не было в жизни счастья.

Когда она решилась преодолеть уютное притяжение машины, некрасивый мужчина взял ее за основательно искусанный в его шикарной исповедальне локоть:

— Можно я вас осчастливлю?

— Нельзя, иначе я свихнусь, — честно ответила она, ибо богатый любовник и батрачество на цепкую журналистику сочетаются лишь в больном воображении.

— Я все-таки попробую, — неуверенно сказал он. Потом окреп голосом до безумных женских надежд: — На заднем сиденье — две пишущие машинки Olivetti для моего офиса. Одну возьмите. Сейчас компьютерами оснащаемся, это добро подешевело в разы, и я не удержался, взял. Пусть девочки учатся печатать.

Позже журналистка измученной душой не кривила: она хотела, чтобы он предложил ей секс. Хотела забыть о статье навсегда. Редактор представлялся монстром. Друзья, приклеившиеся к своим компьютерам, — упырями. Кроме того, ей вдруг показалось невозможным перепечатать рукопись за несколько часов. Как он вытолкал ее из средства передвижения, как сунул в руки нетяжелую коробку, она не помнила. Долго совсем ничего не помнила. Очнулась по примеру всех баловней судьбы, никогда, впрочем, не оставляющих действенных забот о здоровье, внешности и карьере, со своей родной уже газетой в руках и желанием потратить гонорар на дурацкое сентиментальное объявление: «Низкий поклон человеку из синей иномарки от женщины из весенней тьмы».

Андрей Валерьянович своего мнения по поводу этих россказней не навязывал. Зато Катя, помня собственные усталые блуждания по бульварам во всякие времена года, свои моления об отзывчивом владельце хоть какой-нибудь колымаги, радостно вскрикнула:

— Есть, есть в мире справедливость! Когда очень страдаешь и очень хочешь, обретаешь!

Андрей Валерьянович рассеянно тепло улыбнулся, и Кате стало ясно, что улыбка предназначалась не ей, а всем его друзьям, с которыми постоянно что-то случалось-приключалось. Вроде и трудились они, обеспечивая себе достаток, и детей растили, и любовью занимались, и ели, и мылись, и спали. Но как-то непостижимо для Кати были растянуты их сутки. Они успевали читать серьезные книги, пить шампанское на презентациях, вернисажах, премьерах, наматывать километры, труся по дачным дорожкам в наушниках, пропускающих лишь звуки изысканной классической музыки из японских плееров. И в то же время этих несуетливых господ что-нибудь, то веселое, то печальное, но всегда захватывающее, настигало в ресторанах, лифтах, на улицах и даже дома. Не чета полумертвой после второй смены Кате, которой было необходимо отложить до утра абсолютно все, особенно мысли. А ведь ей недавно стукнуло всего двадцать три года.