Всё началось, когда он умер

— Вам дурно, вы оголодали, поэтому несправедливы. Знание механизма полезно. Три четверти ваших жизненных драм покажутся смешными. Можно серьезно относиться к буйному грубияну, которому для усмирения достаточно хлеба с колбасой или порции мороженого?

— Нет.

— И зависимость — штука нужная. Стабилизирует повседневность. Важна не она сама как состояние, а то, от чего зависим. Любовь, дружба, материнство, отцовство, работа с людьми — это тоже зависимость. Но разве мы ее проклинаем?

— Наоборот, добиваемся.

— Вот видите. Идите же, наконец, сюда, пожалейте собак.

Катя направилась к арке, совершенно успокоившись. Лихо у доктора получалось убеждать. Анна Юльевна всегда читала лекции. С ней хотелось спорить и ругаться, просто назло ее уму и логике. А эта будто толкала в узкий коридор и усмешливо ждала, когда ты покажешься из единственного выхода.

Они уселись на неудобный брус для дрессировки собак, выкрашенный темно-зеленой краской. Журавлик и Мики гонялись друг за другом неподалеку.

— Скажите, что утром вы шутили про возраст, — попросила Катя. — Я не в состоянии вообразить вас у пластического хирурга. Вы такая естественная.

— Правильно мыслите, девушка, — одобрила Ксения Ивановна. — У меня плоские скулы. Поэтому жирок на щеках равномерный, лицо круглое. Отсюда и моложавость. Мама постарела в шестьдесят пять, бабушка в семьдесят. Выглядели как девочки, ну, после пятидесяти — как девочки с легкого бодуна. И потом сразу обрели внешность на свои годы. Обе на даче за лето. Мама расстроилась. Бабушка, помнится, радовалась: «Наконец-то. Так надоела эта свежая морда при том, что ноги уже шаркают». Нетипично для женщины?

— Конечно. Подруга моей мамы, как только ей стукнуло пятьдесят пять, добавила себе еще десять лет. И знакомых попросила ее не выдавать. Дескать, все равно впереди только старость, а так хоть удивлять буду. До сих пор слышит: «Невероятно! Вы открыли секрет вечной молодости?»

Они помолчали без неловкости, смакуя новые образы. Доктор не торопилась, но Катя чувствовала, что она куда-то спешит. Так культурный человек, шагая по асфальту, особенным взглядом смотрит на газон: рвани напрямик, путь сократился бы вдвое, но нельзя. И Трифонова по широте души помогла:

— Сюда вот-вот нагрянут полуночники? А вы собирались разговаривать наедине?

— Да, Екатерина, спасибо за чуткость. Можно было не ставить вас в известность… Это неожиданное соседство… Увидели бы и увидели, без комментариев… Но тогда и вам не грех делиться впечатлениями в клинике…

— А когда грех? — не вынесла ее нерешительности медсестра.

— Когда я очень попрошу вас не делать этого. И разъясню ситуацию. Я живу в этом дворе, в этом доме… И он тоже. То есть мы вместе живем. У меня. Я-то свободна. А он женат. Собирается разводиться. Иногда нас можно наблюдать в обнимку. Даже целующимися на улице. Но мы любим друг друга. Сейчас такой период… Отсутствия самоконтроля…

— Так флаг вам в руки, — хихикнула Катя. — Черт, который принес нас с Журавликом в это место, для вас не опасен. Я никому никогда не проболтаюсь о том, что физиотерапевт может обниматься и целоваться не в спальне при задернутых шторах. Или у нас в частной лавочке драконовские законы? Только врачам нельзя? А среднему персоналу?

— Живая реакция. Добрая. Но, Екатерина, вам надо было спросить, кто он.

— И кто? Владелец клиники?

— Нет, так низко я еще не пала. Доктор Серегин.

— Что? Наш Серегин?

— Именно. Послушайте, мне известно, что в вашем отделении сестры относятся к мужчинам-хирургам как к коллективной собственности. Ревнуете к чужим медичкам, сами не посягаете… В отечественных больницах так же. Но там служебный роман — не повод для увольнения. А здесь… Я решилась объясниться с вами, Екатерина, потому что вы вменяемы и честны. Мне кажется, если быть с вами искренней, не предадите. Или ошибаюсь? Тогда воля ваша, сразу отправляйтесь делиться новостью. Я не буду ничего рассказывать.