«Всё не так, ребята…» Владимир Высоцкий в воспоминаниях друзей и коллег

В этом замечании, которому я не мог дать объяснение, и в том, что мы часто пели потом «Баньку» вместе, и есть вся тайна моего автографа, вся тайна моего соучастия – счастливого и горючего. А еще потом я уж не мог ему подпевать, кишки не хватало, такие мощности нездешние, просто нечеловеческие он подключал, аж робость охватывала.

В добавление. Или в послесловие. На одном из выступлений мне пришла записка: «Правда или сплетня, что вы завидуете чистой завистью Владимиру Высоцкому?» Ответ мой был не столь удачным, сколько почти искренним.

«Да, я завидую Владимиру Высоцкому, только не чистой, а самой черной завистью, какая только бывает. Я, может быть, так – только здесь, уважаемые зрители, ради бога, поймите меня верно, – я, может быть, так самому Александру Сергеевичу Пушкину не завидую, как Высоцкому, да потому что имел честь и несчастье быть современником последнего».

Громко! Несоразмерно?! Но ведь иные считают и говорят как обухом, под дых и наотмашь: «Высоцкий? Мы такого поэта не знаем…»

А истина… Да разве не существует она вне наших мнений, вкусов, словесных определений?

1992

Юлий КИМ [51] Словесный эквилибрист

С Высоцким я был знаком шапочно, виделся мало и редко, при мимолетных встречах – в той или иной тусовке – дружески здоровались, перекидывались парой слов, это всё мое с ним знакомство. Самый долгий разговор у нас с ним был в его машине, когда он подбросил меня от Таганской площади до Смоленской. Он ругал автовандалов, покусившихся на его «рено» (или «пежо»?).

Другое дело мои впечатления от его вещей. Шестидесятые-семидесятые годы – триумф бардовской песни, и Володины песни звучали для меня вровень с Булатом, Галичем, Визбором, Новеллой. То есть его голос, почерк, лихая словесная эквилибристика уже, конечно, различались среди других голосов и почерков, но вровень, а не отдельно. Захватил же он меня – мощно и целиком – лишь когда у меня оказался винил с его парижской записью, где ему подыгрывал на гитаре сам Алеша Дмитриевич. Это, стало быть, где-то начало семидесятых. Вот тут-то я и ощутил масштаб и глубину Володиной песни. А чуть позже догадался, чем же она брала душу всех – от зэков до генсеков: «всё не так, как надо» – это чувство было общее. Вековая российская тоска по свободе. «Меня к себе зовут большие люди, чтоб я им пел „Охоту на волков“» – вот ведь и им воли не хватало! Так и мерещится картина маслом – «Бурлаки на Волге», где общую лямку тянут все до единого российские люди, упорно, надрывно, исторгая из себя этот отчаянный вой:

Эх – раз!
Да ищо – раз!
Да ищо много-много раз!
Нет, ребята, все не так…

Но заметил я у Володи и еще одну закономерность: у его, казалось бы, совсем безнадежных песен – все-таки в финале, как правило, хэппи-энд, все-таки победа. Кони понесли – а все же остановились у самого края. Волков обложили – а я таки махнул за флажки! Кругом пятьсот – а тягач пришел. И это не потому, что так и в жизни, а потому, что Володе так хочется. Его порыв к свободе так силен, что не может, не имеет права быть напрасным.

Володе обязан я и своей первой пьесой (1975) «Иван-солдат», сюжет для нее я нашел в его смешной песне про «Чуду-юду». Из этого семечка я за три недели вырастил свой цветочек, он и посейчас мне нравится, хотя никто его не ставит.

В 1978 году мне вдруг остро захотелось собраться втроем: Булат, Володя и я – у кого-то дома, за столом, и образовать некий узкий круг с пением и беседами («Зеленая лампа»), допуская в него очень немногих. Я даже сочинил песню-письмо на мотив из Булата.

* * *