Всё переплетено. Как искусство и философия делают нас такими, какие мы есть

Философия, как и искусство, – творческая работа. Философская работа, как и работа эстетическая, – это область, в которой мы обращаемся не к миру и не внутрь себя, а к тому, как мы оказываемся организованы. Философия и искусство способны реорганизовывать нас.

III

11. Проблема просачивания

Из столь кривой тесины, как та, из которой сделан человек, нельзя сделать ничего прямого.

Кант

Динамический локус переплетения

Неспособность науки объяснить сознание и жизнь – не изолированный пробел теории, утверждает философ Томас Нагель, но пробел, который «захватывает наше понимание всего космоса и его истории»[236]. Ведь именно в рамках той «всеобъемлющей, спекулятивной картины мира, которая достигается путем экстраполяции некоторых открытий биологии, химии и физики», должно быть возможно дать единое научное описание всего во Вселенной, включая и нас самих[237]. Такого единого описания не существует, мы еще даже грубо не определили его контуры – это указывает, по мнению Нагеля, на то, что в самой нашей отправной точке есть нечто неполное, неадекватное или ошибочное. Материализм занимает базовый уровень нашей науки, и в результате в ней не находится места для разума и жизни. Нагель считает, что всю эту конструкцию необходимо переделать. Это что-то вроде редуктивного материализма, но без материализма; то есть нам нужно редукционистское понимание всего сущего, которое при этом основывалось бы на нематериалистических структурных элементах (и, возможно, пишет он, на телеологических первоосновах).

В этой книге я предлагаю совершенно иной подход. В нынешнем виде наука в полном порядке. Проблема, скорее, в том, что мы еще не осознали, что сами не являемся подходящим объектом для того занятия, которое называем наукой. Мы динамический локус переплетения. Мы проблема для самих себя. Мы то единственное, что не допускает фиксированных точек никакого рода.

Сказать это – не значит принизить значение науки или умалить ее значимость. Это значит лишь признать, что существуют подлинные вопросы, важные вопросы, ответы на которые не входят в компетенцию науки. Я согласен с Коллингвудом, когда он пишет, что «естественная наука, рассматриваемая как отдел или форма человеческой мысли, – это действующее предприятие, способное ставить свои собственные проблемы и решать их собственными методами, а также критиковать найденные решения, применяя собственные критерии: другими словами, <…> естественная наука – это не плетение фантазий или выдумок, мифология или тавтология, а поиск истины и поиск, который не остается без вознаграждения»[238].

Но, продолжает Коллингвуд, «естественные науки не являются, как это представлялось позитивистам, единственным отделом или формой человеческой мысли, о которой можно сказать подобное, и не являются даже самостоятельной и самодостаточной формой мысли, но само их существование зависит от какой-то другой формы мысли, которая от них отличается и не может быть к ним сведена»[239].

Что может представлять собой эта другая форма мышления? Мой ответ – и здесь я расхожусь с Коллингвудом – состоит из двух частей. Во-первых, само существование науки зависит от ненаучного понимания, то есть от наших вненаучных, а также преднаучных интересов, проектов и ценностей. Галилей, Ньютон и Эйнштейн были людьми со свойственными всем слабостями и амбициями. Даже если факты повседневной жизни не входят в теоретические соображения ученых как предпосылки, вряд ли можно забыть, что наука – это занятие людей, своего рода работа, призвание, как выразился Гуссерль. И конечно, иногда факты о восприятии и воспринимающем – например, об измерении – необходимо считать предпосылками научных соображений. Мы сталкиваемся с такой саморефлексией в теории относительности и квантовой теории. Более практичное ее проявление – зависимость науки от реального оборудования, которое покупается, продается и имеет свойственные ему ограничения по производительности. Каждая научная статья содержит раздел о методах, и на то есть веские причины.

Но, во-вторых, как я настаивал на протяжении всей этой книги, позиция до- и ненаучного, обыденного жизненного мира Гуссерля не является ни подлинно наивной, ни, так сказать, теоретически беспристрастной. Там, где есть тело, восприятие, язык, пол, раса и танцы, есть философия и искусство. И поэтому именно философия и искусство, или то, что их объединяет, то, что у них есть общего – эстетическая позиция, – поддерживают, делают возможной и питают науку. Поэтому мы можем сказать, повторяя слова Коллингвуда, что наука зависит от формы мышления, то есть искусства и философии; искусство и философия отличаются от науки и не могут быть к ней сведены.

Наука как технэ