Всё сложно

– Решать тебе, – сказала Настя, – но я бы не пускала его домой, а смылась бы подальше. Я всю жизнь жалею, что не убралась подальше тогда и мне пришлось пережить все это.

– Я понимаю, но мне совсем никак не переехать. У меня же ребенок.

– Тем более.

На этом мы попрощались.

Мне было хорошо с друзьями и семьей, хотя я чувствовала себя как человек, вышедший из больницы, не совсем вменяемый и адекватный. Все вокруг относились ко мне тоже как к немного больной. Даже мама стала мягкой и доброй и почти не отпускала колкостей.

Я не могла решить, что мне делать. Мне было ясно, что возвращение Жоффруа к Гаю проблемы не решит. Я чувствовала вину и стыд за то, что притащила это отребье к своим друзьям, а теперь оно еще и будет доставать Гая у него дома. К тому же Гай совсем не заслуживал участи того, кому придется выставить на улицу человека в мороз. Ведь я и сама не могла решиться обречь Жоффруа на жизнь бомжа, каким бы он ни был дерьмом, тем более в такую погоду. Я позвонила Жоффруа и сказала, что он может вернуться домой на время.

– Спасибо, спасибо, ты очень добрая, – зачастил он униженно, точно так, как это делают попрошайки на улице, если дать им монетку. Меня чуть не стошнило.

Последнюю ночь в Израиле мы с Роми провели у Нинель. Ее просторная, экстравагантно и со вкусом обставленная квартира находилась на семнадцатом этаже новой высотки в Рамат-Гане. Нинель было очень непросто сохранить эту квартиру в личной собственности – пришлось преодолевать превратности судьбы вроде идиота мужа, который наделал долгов у нее за спиной, хлипких работ, ненадежных любовников. Мы сидели на балконе, пили чай, курили, девчонки играли в комнате Лин. Я даже не могла делиться впечатлениями от Франции и новой работы. Они у меня были, но все затмевала одна мысль: «Что же мне делать? Как мне избавиться от Жоффруа?»

– Понимаешь, – говорила я Нинель, – я не смогу там спать, я не могу жить с ним в одном доме.

– Я прекрасно понимаю, – отвечала она, закуривая тоненькую ментоловую сигарету.

Мы улеглись спать в одной кровати и решили перед сном посмотреть какое-нибудь кино, но никак не могли его выбрать, потому что любые сцены отношений или семейной жизни вызывали у меня буквально физическую тошноту.

Наутро мы с Роми вернулись к моим родителям, пора было улетать. Карин накануне писала мне, что предлагает нам с Роми пожить у нее, пока Жоффруа не съедет. Такой вариант меня абсолютно не устраивал по нескольким причинам. Во-первых, мне только еще не хватало для полного унижения жить у Карин, мало мне было ее пинков и колкостей на работе. Во-вторых, это получалось совсем как в сказке про Лису и Зайца, которая выгоняет Зайца из его же дома, где он ее приютил. И не существовало никакого конкретного срока, когда именно Жоффруа собирался съехать. Я позвонила Карин:

– Я только что была у вас и говорила с Жоффруа, он совершенно нормальный, очень грустный, но совершенно вменяемый. Я думаю, ты преувеличиваешь. Просто вы расстаетесь, и ему тяжелее, чем тебе. Так всегда бывает, когда расходишься с парнем, невольно стараешься его демонизировать, чтобы не было сомнений. Я так делаю с Гаем.

– Ладно, я вернусь и разберусь с ним.

– Ну да, вам нужно расстаться, но надо это сделать цивилизованно, чтобы никто не замерз на улице.

Мне было ясно, что деваться некуда и мне придется с ним пожить еще какое-то время. Я позвонила ему и сказала, что он может у меня остаться пока. Голос у него был совершенно такой, как когда-то, спокойный и добрый.

Мы собрались и поехали в аэропорт. Нас провожали родители. По дороге со мной случилась загадочная вещь. Я почему-то почувствовала невероятную жалость и нежность к Жоффруа, как будто тот человек, каким он был в Израиле, вернулся, а я по нему скучала. Не могу никак объяснить это, но, возможно, это какие-то защитные реакции психики. Раз у меня не было вариантов избавиться от него немедленно, то мозг решил включить какие-то теплые чувства к нему. Я уже не могла испытывать никаких иллюзий на его счет. Я виделась со своим психологом, и она мне объяснила, что он такое. Она сказала: «Это человек, который ведет образ жизни домашнего животного, он не может и не хочет жить своими силами. Таких мужчин держат обычно при себе состоятельные женщины постарше». Я спросила, почему он стал так стервозиться. Мне объяснили, что денег маловато, от него ждут каких-то действий, которые в его планы не входили, и вообще понятно – где сядешь, там и слезешь.

И несмотря на все это, я простила его, хотя у меня никто и не просил прощения, и уже в аэропорту снова надела обручальное кольцо.

Нинель говорила мне в трубку:

– Он никогда не сделает тебя счастливой, поверь мне. Это просто какой-то морок.

Я понимала все, что она говорит, но чувствовала иначе.

В самолете Роми много плакала, ей было тяжело расставаться с родными, и даже то, что ей разрешили посидеть в кабине пилота, ее не утешило. Было больно за нее.

Примирение