Всё та же я

А эта неделя реально выдалась дерьмовой. Дочка Гарри бросила колледж, отчего Гарри был в отвратительном настроении и всякий раз, когда Агнес выходила из машины, сетовал на неблагодарных детей, не ценящих принесенные жертвы и не представляющих, как тяжело дается рабочему человеку каждый заработанный им доллар. Илария пребывала в перманентном состоянии тихой ярости по поводу все более странных прихотей Агнес, которая заказывала какие-нибудь блюда, а потом отказывалась их есть или запирала в свое отсутствие гардеробную комнату, тем самым не давая Иларии возможности положить на место одежду.

— Мне что, теперь оставлять ее нижнее белье прямо в коридоре? На всеобщее обозрение? Чтобы бакалейщик видел ее экипировку для любовных утех? Да и вообще, что она может там прятать?

Майкл, с его измученным, озабоченным лицом человека, работающего на двух работах, проносился по квартире, точно призрак, и даже Натан частично утратил привычную невозмутимость и окрысился на японскую кошачью леди, заявившую, что некие отложения, неожиданно оказавшиеся в кроссовке Натана, — это результат его плохой энергии. «Блин, я покажу ей плохую энергию!» — ворчал Натан, выкидывая кроссовки на помойку. Миссис Де Витт дважды в неделю стучалась в нашу дверь пожаловаться на фортепиано. Агнес же в качестве возмездия врубала перед уходом на полную мощность запись музыкального произведения под названием «Лестница дьявола»[7].

— Лигети, — фыркала она, поправляя макияж, пока мы спускались в лифте, а тем временем над нашей головой резкие, атональные звуки взмывали вверх и резко обрушивались вниз.

После чего я втихаря посылала Иларии сообщение с просьбой выключить проигрыватель.

Температура воздуха понизилась, на тротуарах стало еще больше людей, в витринах начали потихоньку расползаться, подобно яркой блестящей сыпи, рождественские композиции. Я забронировала билеты домой, но уже без особого нетерпения, поскольку не знала, какой прием ждет меня по возвращении. Я позвонила сестре, надеясь, что она не будет задавать лишних вопросов. Впрочем, зря беспокоилась. Она была, как обычно, очень разговорчива, болтала о школьных проектах Тома, о его новых друзьях, о футбольных успехах. Я спросила Трину о ее бойфренде, и она вдруг непривычно притихла.

— Так ты собираешься хоть что-нибудь нам о нем рассказать? Мама уже писает крутым кипятком.

— А ты не передумала приехать домой на Рождество?

— Нет.

— Тогда я, возможно, вас познакомлю. Если, конечно, ты возьмешь себя в руки и хотя бы пару часов не будешь вести себя как круглая идиотка.

— А он уже познакомился с Томом?

— В ближайший уик-энд, — не слишком уверенно ответила Трина. — Я старалась, чтобы они пока не встречались. А что, если что-то пойдет не так? Эдди, конечно, любит детей, но вдруг они не найдут общего…

— Эдди!

Трина вздохнула:

— Да. Эдди.

— Эдди. Эдди и Трина. Тили-тили-тесто. Жених и невеста.

— Боже, ну что за ребячество!

Впервые за эту неделю я от души рассмеялась:

— Они непременно поладят. А после этого можно будет познакомить его с папой и мамой. И тогда мама именно тебя будет донимать свадебными колоколами, а я смогу взять отпуск, чтобы отдохнуть от проявлений ее материнской вины.

— Не отпуск, а каникулы. Ты же не американка. Да и вообще, еще рано говорить. Прикинь, она боится, что ты стала слишком важной, чтобы разговаривать с ними. А еще, что ты не захочешь, чтобы папа встречал тебя в аэропорту на своем минивэне, потому что ты, дескать, привыкла разъезжать на лимузинах.

— Я и правда привыкла.

— Нет, я серьезно. Что происходит? Ты ни слова не сказала, как тебе там живется.

— Мне нравится Нью-Йорк. — Это уже стало для меня привычной мантрой. — Много работаю.

— Вот дерьмо! Мне пора. Том проснулся.

— Сообщи, как все прошло.

— Непременно.

— Но если все пройдет плохо, мне придется срочно эмигрировать и больше никогда в жизни ни с кем из них не разговаривать.

— Узнаю члена нашей семьи. Всегда соответствующая реакция.

Суббота вновь предложила нам на завтрак холода с гарниром в виде порывистых ветров. Я даже не представляла себе, насколько лютыми могут быть ветры в Нью-Йорке. Высотные здания пропускали через воронку любой бриз, превращая его в нечто ледяное, и свирепое, и плотное. Мне казалось, будто я попала в аэродинамическую трубу, так что пришлось идти с низко опущенной головой, согнувшись под углом в сорок пять градусов и периодически хватаясь за пожарный гидрант или фонарный столб. Я доехала на метро до «Магазина винтажной одежды» и за то время, пока у меня оттаивал кофе, успела купить пальто с принтом «зебра» по скидочной цене в двенадцать долларов. По правде говоря, я просто тянула время. Мне не хотелось возвращаться в одиночество своей маленькой комнаты, слышать трескотню программы новостей, доносящуюся из-под двери Иларии, постоянно видеть призрак Сэма и проверять каждые пятнадцать минут электронную почту. Домой я вернулась уже затемно — достаточно усталая и продрогшая, чтобы успокоиться и не поддаться этому характерному для Нью-Йорка чувству, будто, оставаясь вечером дома, ты упускаешь нечто важное.