Всё тот же сон

(Послано через Вадима Борисова)

* * *

Когда появился «Иван Денисович», впечатления были как будто неиспытанные раньше. Это было не открытие темы, тема уже была, потому и кинулись мы в этот текст. Нам открыли не тему, а впервые открыли тот мир. И ещё — язык того мира. Одно было жалко: что герой не мыслящий и — не способен с нами мыслью поделиться. Там просверкнули эпизодами (крохотками) Цезарь, кавторанг и разговор об Эйзенштейне, но так отрывочно, так мало! А Юрий Павлович Тимофеев, помнится, сказал:

— Ох, боюсь, этот Солженицын интеллигенцию не любит!

Для меня же прочлось ещё сугубое, своё. Я никому тогда об этом не сказал. Сказать мне было бы неловко. Ведь я там не был. Но мне читалось так, как будто я не то что был, но вроде бы, как будто как бы был. Во всяком случае, от некоторых мест рассказа во мне рождалось ощущение, что я воспринимаю это так, как воспринять никто не может из близко окружающих меня. Сказать об этом, повторюсь, не мог: я ж не был там! Отчего же казалось, что как будто бы немножко был?

А это всё — родная наша армия. Мне думалось, что я, в отличие от многих, живей, острее всё воспринимаю, поскольку, хотя и не был там, но был — в подобии. Подобие не полное, а так, слегка, но всё же: хождение в строю, поверки, голод — не страшный, но сильный — и медсанчасть, где можно закосить, мытьё полов с размазыванием грязи, столовая в сыром тумане и морда хлебореза, алюминиевые миски и стынущие порции, оставленные «в расход», и работа до смерти на ветру и морозе… Да мало ли! Да та же «губа» — узкая камера, цементный пол и откинутая коечка безо всего, на целый день приплюснутая к стене. Я ведь ко времени «Ивана Денисовича» только три года как вернулся. Всё было ещё очень свежо.

А «В круге первом» получили мы на сутки, и сутки кряду по очереди вслух читали, а после замотали день и день ещё, и третий, а Ирка, как безумная, — ни полчаса без строчки — перестучала на машинке весь роман. И тут уж — да! — пир духа: сам Нержин, да и Рубин, Сологдин, ума необыкновенного, витающего в сферах, дотоле нам неведомых.

Мы сильно восторгались, но вот пришёл Коваль и всех расстроил. Он так сказал:

— Не вижу я великого писателя!

Нам стало стыдно, и Юрку пытались мы стыдить:

— Да как же ты не видишь? Смотри, какие он открывает сферы!

А Юрка, паразит, бессовестно упрям и, главное, цинически спокоен. Он так нам отвечал:

— Да что вы мне про сферы! Вы покажите мне абзац великого художника или хотя бы фразу!

— Да Юра, да любая фраза…

— Да что — любая… Ну, вот возьмём начало. Ну вот читаю… Ну и где? Где? Где художник? Не вижу я великого художника!

Мы злились, потому что так нельзя было подходить. Ведь это Солженицын! Но только злиться на Юрку можно не более трёх минут.

Зато Вовка Шканов, встреченный мною в те поры на Машковке, совершенно неожиданно рассказал анекдот:

— В энциклопедии двухтысячного года написано: «Брежнев — мелкий политический работник эпохи Солженицына».

Я очень удивился (про себя), как мог попасть к Шканову, который на досуге вроде б только думает об выпить рюмку водки и об дать кому-нибудь по морде, подобный анекдот? Но как-то вот попал, а он искал, кому бы рассказать, кто понимает, и — хорошо-то как — меня вдруг встретил.

Он рассказал, облегчился и сразу посерьёзнел:

— А вообще, я б, если б кто помог, я б Брежнева убил бы. Пусть мне сказали б, когда и где подловить… Убил бы!

И неожиданно прибавил:

— И Солженицына убил бы!

Тут я опешил.

— Вовка, ты что? А Солженицына за что?!

— А что он, гад, всё наше опоганил?

— Ну, Вовк, да ты пойми, он десять лет сидел!

— Ну и что? Все сидели!

— Но он же — не за что!

— Какая разница? Пусть не чернит, не трогает! Это всё моё. Москва моя, тюрьма моя, милиция моя! Я сам всех мусоров как ужас ненавижу… Убил бы каждого… Но только сам. А он пускай моих мусоров не трожит!

Такая вот была беседа. С Вовкой Шкановым. Он друг. Некрупный вор. Хозяин улицы. Советский человек. Шесть сроков за плечами.

В «Книжном обозрении» на первой полосе изображение нашей книжки и крупным шрифтом сообщение:

РОМАН АЛЕКСАНДРА СОЛЖЕНИЦЫНА

«В КРУГЕ ПЕРВОМ» ВПЕРВЫЕ ИЗДАН

В СОВЕТСКОМ СОЮЗЕ ОТДЕЛЬНОЙ КНИГОЙ

И — помельче — на чёрной плашке:

«КНИЖНАЯ ПАЛАТА», 1990. 6 руб. 175 000 экз.

Тут Черниевский превзошёл сам себя: на чёрном фоне переплёта — портрет Солженицына времён «Ивана Денисовича» и больше ничего! Ни одной буквы.

По этому случаю давали мы с Вадимом Борисовым интервью телевидению. Место действия избрали символическое: не просто «Новый мир», но кабинет Твардовского. Я что-то говорил, потом говорил Дима, но внятней и пространнее. Видно было, что телевизионщики уже сворачиваются, места они не понимали, знали время — в том смысле, что нужно в студию бежать. Однако Дима, живущий в иных пространствах, сказал, что необходимо ещё немного снять. И настоял. Он сказал, что нужно вслух прочесть одно очень важное место из публицистики.