Всё тот же сон

Первую свою рюмку, то бишь строчку, я пригубил в сорок шестом, сразу после войны. Эта алкогольная зависимость передалась отчасти по наследству: в доме у нас всегда что-нибудь сочиняли. Дядя Володя ещё до войны баловался стишками, а после войны взялся за дело всерьёз. Стихи о войне и даже целую поэму посылал он в редакции, но был, как и все в это время, оккупирован превосходящими строчками Константина Симонова. А поскольку Симонов и сам (особенно в поэмах) свежесть чувств и впечатлений замешивал на русском академизме, то дядю Володю и отвергали за вторичность, а одна литературная консультантка ему такое даже высказала: вы, дескать, у классиков в плену, попробуйте писать под Маяковского!

Понятно, что и я не написать хотя бы одного стиха не мог. Вот я и написал:

Советские матросы!
Они всегда…

И что-то такое дальше в этом роде, но уже не вспомню. Почему «матросы», это понятно. Во-первых, я геленджичанин, ну и потом — в то время очень много появилось тоненьких книжечек, где бесстрашно и мощно действовали «полосатые черти»… К тому же песни:

Двенадцать ранений хирург насчитал,
Две пули засели глубоко…
Ты, гордый, не охал, всё песнь напевал:
«Раскинулось море широко»!

И дальше:

Очнувшись от раны, хирургу сказал:
— Быть может, зайдёшь на Ордынку —
Жене передай мой прощальный привет,
А сыну отдай бескозырку!

А возле самой Ордынки жил брат мой Вадька, только жаль, отец у него был не матрос, а профессор-геолог, и к тому же совсем не погибший.

Да, было же ещё — кино! Ведь кто в «Малаховом кургане» бросался с гранатами под танки? Конечно же, матросы! Оттого и захотелось тогда «ребятишкам под танки», как заметил потом Высоцкий.

Однако дядя Володя рассмотрел мои стихи с точки зрения танкиста и сразу сокрушил меня неопровержимым вопросом:

— А почему же только матросы? Ты думаешь, другие хуже воевали?!

Остыл ли я от этой рецензии или это ещё была не страсть, но только я угомонился. Как потом оказалось, на время.

Где-то к классу восьмому, когда разрешили нам на школьные вечера приглашать женские школы, неудержимо взыграли в нас поэтические соки. Нас было трое: Вовка Митрошин, Юрка Коваль и я. Как началось, невозможно припомнить, но скоро мы образовали союз поэтов под названием МИКАКОВ (Митрошин, Кабанов, Коваль) или СЮВ (Слава, Юра, Вова). Юркин отец, полковник милиции, краем уха прознав про наш союз, немного даже взволновался: не тайное ли общество мы создаём? Мы с Юркой, как могли, его успокоили, и успокоенный Иосиф Яковлевич сказал:

— Ладно, стихи пишите, но союза не надо!

Вовка и Юрка вовсю дурачились и веселились, я же хотел быть серьёзным. Дурашливость и серьёзность никак не сходились. Поэтому когда Коваль, имеющий в доме пишущую машинку, захотел приступить к изданию, я выступил альтернативно.

Коваль отстукал на машинке вступление «От издателя» и несколько стихов — моих, своих, Вовкиных и совместных. От издателя Коваль написал при этом так:

Образцовое издательство просит читателя ознакомиться со следующими произведениями молодых авторов. Эти поэты выросли в одном классе. С ранних лет они занимаются поэтическим творчеством. В данном сборнике их сочинений публикуются их произведения раннего и среднего периодов творчества.

Читатель, не подходи к ним слишком строго, а то эти поэты очень больно дерутся.

Это было несерьёзно! И хотя издание Коваля открывалось моими стихами, я всё же заявил, что выхожу из союза и сам подготовлю издание. Своё предисловие я начал так:

Юрий Коваль и Владимир Митрошин — молодые поэты. Обещающие или не обещающие, я пока сказать не могу, но я верю в них как в своих друзей и говорю прямо, что большими поэтами их сделает только серьёзная и упорная работа.

Незадолго до этого я где-то вычитал, что в искусстве бывают форма и содержание, а потому и радостно ввернул:

Рассчитанные на внешний эффект и минутное признание толпы, их стихи в своём большинстве неглубоки по содержанию, неизящны по форме и не передают переживаний и взглядов авторов.