Всё закончится, а ты нет. Книга силы, утешения и поддержки

Вот что пишет об этом Питер А. Левин в своем легендарном мировом бестселлере об исцелении травмы: «Травматические последствия длительной неподвижности, длительного нахождения в больнице и особенно хирургических операций часто являются продолжительными и тяжелыми. Даже если человек признает необходимость операции и несмотря на то что он находится без сознания, когда хирург разрезает плоть, мышцы и кости, его тело все равно регистрирует это событие как угрозу жизни. На “клеточном уровне” организм осознает, что получает рану, достаточно серьезную, чтобы она представляла собой смертельную опасность. На рациональном уровне мы можем верить в пользу операции, но на примитивном уровне наши тела в нее не верят»[28].

На послеродовом пеленании в бане, в безопасной и в буквальном смысле теплой среде, через дрожь начала разряжаться остановленная энергия травмы, полученной при оперативном вмешательстве в роды. Я снова оказалась в воспоминаниях в том дне и подняла огромный пласт пережитого, но не оплаканного.

С одной стороны, годами я воспринимала свои первые роды через экстренное кесарево как предательство тела. Как личное поражение: «не справилась», «не смогла», не в пример миллионам хрестоматийных героических женщин, которые «как-то в поле рожали и ничего». С другой стороны, я ощущала огромный груз вины за то, что второе кесарево инициировала сама: приехав в роддом со схватками, настаивала, чтобы меня готовили к операции – «Мне ни в коем случае нельзя рожать самой!».

Я испытывала такой сильный, просто животный страх повторения опыта первых родов – когда долго мучаешься сама, мучаешь ребенка и в итоге все равно идешь под нож, – что была готова сама лечь на стол, включить лампы и показать, где резать.

Только там, в бане, мне стала понятна глубинная причина моего поведения: я боялась не боли. Я боялась потерять ребенка. Что и этому придется задыхаться, а я ничего не смогу сделать. Потому что однажды мое тело меня уже «предало»[29].

Проходя ритуал, я вдруг сказала: «Мне бы хотелось знать, что у женщин моего рода тоже что-то не получилось, что не я одна среди них такая неправильная, такая недарэчная[30]…» (Которая не родила сама, которая боялась сама.) На что услышала: «Зачем? Все, что тебе нужно знать, – это то, что если ты есть, они справились. Прабабушка родила бабушку. Бабушка – твою маму. Мама – тебя. И ты тоже справилась. Ты молодец, Оля. Ты справилась. Не в нашей власти знать, как мы приведем человека в этот мир. В твоем случае кесарево было частью твоего пути. Оно случилось – и ты живая».

Как же важно, как же нужно мне было это услышать: кесарево сохранило тебе жизнь. То первое кесарево сохранило жизнь не только твоему сыну, но и тебе, чтобы ты потом смогла привести в этот мир еще и дочь.

«Ты имела право не терпеть боль. Ты имела право просить о помощи. Ты не должна была страдать, рожая».

Я не считаю послеродовое пеленание средством решения проблем, связанных с травматичным опытом родов. Это не дань моде и совершенно точно не тот процесс, в который стоит идти из любопытства. Обряд требует внутренней готовности, а также надежных опытных «проводников», потому что это достаточно серьезное «таинство пересборки».

Лично для меня оно навсегда останется завораживающей мистерией души и тела, которую невозможно описать словами, чтобы вышло так же честно и глубоко, как ощущалось. Главным для меня в этом опыте стало то, что закрылись двери, из которых сквозило, через которые я раз за разом возвращалась к «неудачным» родам и мучилась вопросами, где ошиблась и что упустила.

Тяжелый опыт не нужно пытаться исправить или изменить – это уже невозможно. Его необходимо принять как часть своей истории.

Да, было вот так. А по-другому не было. Не случилось.

После того как я это осознала, болезненная нить, аномально длинная пуповина, связывающая меня с тяжелыми родами, оборвалась. Безусловно, для этого вовсе не нужно послеродовое пеленание как таковое. Оно стало источником озарений для меня, но такой же эффект способна дать и терапия, и процесс размышлений наедине с собой.

События тех дней перестали быть воспоминанием, запускающим стрессовую реакцию: я начала воспринимать их не как историю провала и слабости, а как историю торжества жизни.

Закрыв двери в прошлое, из которых сквозит, мы перестаем чувствовать холодок небытия, пробегающий по спине. Нам становится теплее и проще жить, и мы начинаем смотреть вперед вместо того, чтобы тревожно оборачиваться.

Да, было вот так. А по-другому не было.

Не случилось.

Ускользающая красота и уходящие годы

Время неумолимо.