Всю жизнь я верил только в электричество

– Это точно, – отец взял землю у бабушки и тоже стал вдыхать и носом, и ртом привычный деревенский аромат, который из всех запахов на селе был главным. – А вы вообще весной обратили внимание на то, как нам подготовили землю для посадки? Скажу, что даже получше, чем владимировские пахари для совхоза сработали. Вот это, я понимаю, забота о людях.

– Которые ничего в сельском хозяйстве не смыслят, – вставила мама. – Городские изнеженные благоустроенностью дурачки. Любители картошки и капусты. Что мы смыслим в земле? Ничего. А её-то учителям дали. Русского языка, географии, математики. Могли подсунуть и солончак, и суглинок. Да и эту, хорошую, тоже могли бы легонько плугом приподнять и: на, учительница, сажай тут, жди и надейся. Так ведь смотрите. Мы весной приехали сажать, так наши делянки нам не просто добросовестно вспахали, их ещё и боронами прогладили, да мелко разрыхлили. Земля пуховая была.

Просто мечта!

– Нет, возразить нечем, – Шурик пересыпал из отцовской ладони землю в свою и стал так задумчиво и долго вдыхать её аромат, что просто забылся и ушел глубоко в себя А в это время все поднялись. Дядя Вася сказал, что приедет к шести вечера. Чтобы всё уже было собрано и по рядам лежало.

– Нам же сперва закидать всё в кузов надо, а дома разгружаться ещё. Часа полтора уйдет, не меньше. Ну, всё, по коням!

Он дал газу, попылил, как положено большой грузовой машине, и исчез за серой завесой.

Бабушка перекрестилась, мама поправила на себе спортивный костюм и тонкие перчатки, отец с Шуриком шлёпнули друг друга ладонью об ладонь.

Потом все посмотрели на меня и сказали, не сговариваясь, хором:

– Ну, готов?

– А то! – браво откликнулся я любимой репликой дяди Васи. – Всегда готов. Я ж пока пионер!

Все искренне засмеялись и я тоже. Взяли всё своё и с удовольствием пошли забирать на зиму у своей земли своё пропитание.

– На старт! – Шурик воткнул лопату под свой первый куст. Мы повторили.

– Внимание! – шепотом настроил нас отец. Я поставил ногу на правый край лопаты и закричал:

– Марш!!!

И меня понесло. Я начал с бешеной скоростью перебрасывать лопату с куста на куст, вгрызался остриём, поддевал и метал землю с красноватыми клубнями назад потому, что сам летел вперед. Скорость я включил сразу четвертую, минуя три предыдущих. Потому как сила у меня была молодецкая, волю к победе в меня вдолбили на тренировках, земля оказалась мягкой и легкой на подъём, а в крепких руках моих не детская лопаточка была для игры в песочнице, а такая же здоровенная, как у отца и Шурика. И наточил её лично дядя Вася сам, крупный специалист по заточке всего острого. Ей можно было даже бриться, если бритва сломается или потеряется. Мне – то оно пока без надобности, Но отца с братом я на всякий случай об этом открытии моём оповестил, не сбавляя хода и не оглядываясь. Но нутром чуял я, что справа сбоку нет никого рядом. Мне выпало копать по левой меже. Шурику – по средней, а отец играл в команде правого-крайнего.

На десятой минуте, раскидав по двенадцать кустов с пяти рядков, я почувствовал такой прилив энергии и такую высокую степень мастерства, будто копал картошку лет сорок, всегда был впереди всех и моя фотография висела на городской доске почета, на всех деревенских досках в области она тоже держалась вверху годами. У меня было переходящее красное знамя за лучшие достижения среди всех копальшиков картошки республики, но оно просто продолжало называться переходящим, хотя никто у меня его выиграть не мог и оно годами висело у меня над кроватью вместо бабушкиного коврика вышитого гладью., На коврике две девочки купались в голубом озере вместе со стаей лебедей. А на родине героя, в центре Кустаная, возле «Детского мира» мне поставили гипсовый бюст при жизни.

Так несся я к победе, что не видел никого и ничего. На ходу сбросил рубашку, ещё через пять метров майку потому, что пот брызгал из меня сплошным фонтаном, заливая газа, затекая в штаны и выливаясь через них по ноге в кеды. Хлюпало так громко, что слышали все наши.

– А чего плачешь, дитятко!? – жалобно пропел Шурик издалека.

– Тяжела доля крестьянская, – объяснил отец всем. – Не только хлеборобы море слез проливают, пока от семян доведут пшеницу до элеватора. Рыдают все сельхозники. А картошка – это наш второй хлеб. Поплачь, Славка, мученья свои залей слезой! И полегчает.

Послушал я эти издевательские идиотские шуточки и подналёг по-новой на черенок. И ведь не со зла, а подгоняемый энтузиазмом и страстью к победе понесся я дальше, оставляя за собой горки красного, какого-то очень высокосортного картофеля. Посадочную, почти проросшую картошку, в качестве семян дал друг деда моего Паньки дядя Гриша Гулько. У него всегда были самые богатые урожаи среди всех родственников. А дед себе оставил немного, а остальное раздал детям своим, которых имел в шести экземплярах.