Всю жизнь я верил только в электричество

– А Нос ваш где? В газете кустанайской писали, что Курносова Виктора назначили помощником начальника Управления железных дорог по проверке билетов у пассажиров. Это хорошая должность. Года через три может министром стать. Точно говорю.

Мы поздоровались, пожали руки и поднялись по ступенькам в аппаратную.

– Опа! – обрадовался Ломакин, высунув руку на воздух.– А дождя-то и нет. Сейчас солнце выскочит. Мы сбросили свои брезентовые накидки, очень похожие на саван, которых я много видел в книжках с картинками про мертвецов и привидения. Стало легко и мы втроем синхронно потянулись и покрутили бедрами, чтобы расслабить мышцы после непростой гонки на великах по сырому бездорожью.

– Это фотик у тебя что ли, а, Чарли? – Кузовкин стащил с меня «Смену» за ремень и стал расстёгивать футляр. Глаза его блестели, а руки слегка дрожали. – Кто у вас фотографирует? Срочно надо нам хотя бы пять разных снимков для дембельского альбома. У летёхи нашего есть фотоаппарат, но он только чертежи какие-то фотографирует и плановые схемы переснимает по полётам и перелётам самолётов в зоне нашего контроля. Нас не снимает.

– Нет, пожалуйста! Он сфотографирует, – ехидно вставил Костя Ломакин. – Но только в Ленинской комнате на фоне знамен части и СССР. А мы чтобы в это время как будто устав читали. Я такую карточку потом смогу своей Светке показать после дембеля? Она ж меня ждёт как героя, несущего тут страшно значительную службу. Тьфу, мля!

Витя Кузовкин покрутил в руках аппарат и я по лицу его угадал, что он в жизни ни разу в руки его не брал.

– Так какая проблема? – я забрал камеру и поставил нужные выдержку и диафрагму. – Причесывайтесь и начинаем съёмки!

Тут всё закрутилось как фильмах с Чарли Чаплином, которые я просто обожал. Бойцы с такой скоростью прибирали всё на станции, так ускорено приводили в порядок гимнастёрки, пилотки, подворотнички, так шустро ваксили сапоги и наводили на них зеркальный глянец, что я успел сделать всего десятка полтора снимков разного оборудования, с улицы снял крупно саму радарную приёмную антенну. Потом отдал аппарат Жердю с Жуком и они по очереди тоже пощелкали всякие разные мудрёные составные детали замечательной противовоздушной техники. Тут созрели бойцы и мы начали снимать их по-репортерски. На фоне мигающих лампочек, осциллографов и панелей со стрелками. Жук и Жердь фотографировали их в рост. Бойцы в блестящих сапогах впереди, а сзади и радары, и высотомер, и даже антенное поле, к которому все сбегали шустро, как на соревнованиях. Воины были очень довольны. Да и мы тоже. Кроме солдат мы сфотографировали столько, что на пять публикаций в газете хватило бы.

Я полез на холм, чтобы с него сделать заключительный снимок: общий план военного городка. На нём я мыслил напечатать заголовок для всего репортажа. Щелкнул раз десять на третьей уже плёнке, а дальше просто не успел. От командирского корпуса бежали лейтенант Усольцев старшина Юрко. Они сняли фуражки и потому бег получился быстрым.

– Отставить! – кричал Усольцев.

– Всем построиться возле станции!– помогал ему кричать старшина.

Мы построились. Головы держали гордо, спины – прямо.

– Кто разрешил фотографировать? – лейтенант как вкопанный установился перед нами и лицо его было каменным и оттого страшным. – У кого есть разрешение Генштаба на съёмку режимного секретного объекта военного назначения? А? Я кого спрашиваю, мать вашу тудыт-растудыт!? Отвечать!

Сержант Ломакин фотографировался на фоне секретного оборудования?

Костя Ломакин опустил голову и тихо прошептал: – ..-..-дембелю!

– Штрафбат. Минимум, – так же тихо простонал Витя Кузовкин.

Но у лейтенанта и старшины были другие цели.

– Кузовкин и Ломакин остаются до дембеля без увольнений, – лейтенант надел фуражку и отдал честь. То есть, официально подтвердил приказ. – Марш по рабочим местам.

Старшина оглядел нас с ног до головы взглядом , каким могильщики обычно прикидывают, войдет ли гроб в яму.

– А с этими что делать, товарищ лейтенант?

Усольцев почесал под фуражкой затылок и спросил меня голосом палача.

– Плёнки где?

Я достал из кармана две отснятых катушки. Потом перекрутил на камере остаток плёночный на приёмную кассету, вынул и отдал Усольцеву.

– В заначке нет ничего? Обыскивать или так отдадите?

– Нет больше. Честно, – сказал испуганно Жук и вывернул все пять карманов. Мы сделали то же самое.

Тогда лейтенант молча открыл крышки на кассетах, вытряхнул пленки и они со старшиной на пару размотали их и покрутили над головами, своими и нашими. Засветили материал. Пропало два часа труда и творческого вдохновения.

– Этих троих пока на «губу». На трое суток. А я по очереди буду вызывать военную прокуратуру, обычную милицию и родителей. Чтобы попрощались.

– Как это? – вздрогнул я и дрожь моя передалась Жуку с Жердем.

– Почему прощаться-то? – пролепетал Жук.

– За что вы нас, товарищ лейтенант? – Жердь преодолел страх и спросил громко. – Мы же для газеты репортаж снимали про достижения науки и техники. Ничего не украли и не поломали. За что в милицию? Зачем прощаться с родителями?