Всю жизнь я верил только в электричество

Сидел я на скамейке и вспоминал себя в такой же точно форме трёхлетней давности, размером поменьше. Мне ещё не было семи, месяц всего оставался, но меня в виде исключения в первый класс приняли. И вот тут сидел я в новенькой свое форме мышиного цвета, сшитой из мягкой кашемировой ткани. На мне была почти военная фуражка с твёрдым черным козырьком. Тоже кашемировая, растянутая вверху в широкое кольцо пружинистым ободом. Над козырьком крепилась эмблема из твердой латуни, выдавленная в виде открытой книги. А опоясывал форму ремень, такой же, как солдатский. Только бляха была полегче, а над  выпуклой пятиконечной звездой  горел рельефный язык  желтого пламени. Бляху я перед выходом намазал какой-то вонючей зелёной пастой. Называлась – паста Гои. Отец купил. А потом отполировал её фланелевой бабушкиной тряпочкой. Блестела бляха как во Владимировке медный Панькин самовар. Его он натирал этой же мерзкой пастой. А раньше, бабушка Фрося рассказывала, самовар до зеркального состояния доводила она разрезанным напополам помидором или смесью мела с уксусом.

Я тогда сидел на скамейке, потому, что раньше вышел. Ждал провожающих меня в первый раз в первый класс бабушку Стюру, маму и отца с братом Шуриком. Соседи по дому из других квартир, полуподвальних и «верхних», то есть, со второго этажа, уже меня благословили во дворе разными пожеланиями, которые заканчивались одинаково: « Ну, с Богом!»

Бога со школой я не мог связать никак, но всем сказал  «спасибо» и всем, даже тёткам, пожал руки. Я очень хотел наконец пойти в школу. Читать и писать мама научила меня лет в пять, а отец как-то втолкал в мою голову таблицу умножения. Получилось так, что в первый класс я поступал пацаном, который уже читал книжки, писал, умножал, делил, вычитал и складывал. Даже маме втихаря помогал проверять тетради семиклассников и наугад рисовал в них пятёрки, двойки и тройки с четверками. Что-то даже писал им на полях. Что – не помню. Запомнилось только как отец, прослушав целиком мамину истерику, съездил мне три раза своим ремнем по голой заднице.

  В общем, если рассуждать по взрослому, то в школе мне делать было совершенно нечего. Я уже всё умел. Но тянуло. Потому, что, во-первых, надо было носить эту прекрасную форму. И портфель сам по себе делал меня намного взрослее, когда я держал его в руке. А, во-вторых, в школе были парты, которые я раньше видел только через окно, когда мы с пацанятами малыми ставили под окна по три кирпича, взятых на время со школьной стройки огромного уличного туалета. Ставили их так, чтобы на руках немного подтянуться до стекла и увидеть класс. Коричневые парты и коричневая, исписанная мелом доска завораживали. Ничего похожего на парты никто из нас не видел и, тем более, на таком чуде не сидел. И вот поэтому тоже хотелось  побыстрее стать для начала первоклассником. Первое сентября 1956 года я запомнил в деталях сам и никогда никого о моем первом школьном дне не расспрашивал.

Я два года назад сидел на скамейке только минуту. Сдуру сел, не подумал, что помну отглаженные мамой брюки и курточку, на которой тоже были едва заметные стрелки: поперек спины и вдоль рукавов. Потом на скамейке сидел один портфель, а я топтался рядом. Ждал. И наконец они вышли. Стояли передо мной, разглядывали и улыбались.

– Ну, внучок, дождался наконец учёбы!– сказала бабушка торжественно – Теперь ещё одним умником в семье станет больше!

Отец поморщился, но промолчал.

– А, может, я его все же отведу до класса? А то он цветы Александре Васильевне не донесет. Помнет ведь, – мама поправила на мне фуражку и проверила, хорошо ли пришила белый подворотничок. – А, Боря?

– Он мужчина уже! Детки ремни с такими бляхами не носят. Сам дойдет, – отец поправил пышную свою волнистую шевелюру. – Дойдешь сам или за мамкину юбку держаться хочешь?

– Сам, конечно! – гордо выпрямился я в струнку.

– Учиться как будешь? – мягко поинтересовался Шурик.

– Хорошо буду, – я просто обиделся за такой странный вопрос. – Не хуже всех.

– Не пойдет это «не хуже всех», племяш, – Шурик заулыбался. – Не хуже всех я сам учился. Поэтому работаю электриком, а не полковником милиции, кем хочу быть каждый день. С утра до вечера мечтаю. А надо-то всего было на отлично учиться. Поступил бы тогда в Москву, в Академию МГБ СССР и стал бы сперва лейтенантом милиции, а потом дорос бы до полковника.

– Дорос бы, – подтвердил отец. – Ты, Шурка, умный, это раз. И командовать любишь – это два. Поэтому вполне ещё можешь заочно отучиться. А потом постепенно дотянешь даже до генерала.

Шурик проглотил ехидство брата с непроницаемым лицом и снова переключился на меня.

– Пообещай, что всегда будешь отличником! По всем предметам и всю жизнь.

– Ничего себе, ты даёшь! – смешно мне стало. Я даже предположить не мог – сколько жить буду.

– Хочешь я тебя заколдую в вечного отличника? Самый момент! Ты идешь начинать учиться не только писать и потом физику учить с химией. Ты идешь жизнь понять из того, что узнаешь. Больше узнаешь и лучше других – значит, и жизнь когда-нибудь правильно поймешь. Так заколдовать тебя?