Всю жизнь я верил только в электричество

Я  бережно закрыл ящик на засовы и задвинул его под кровать. Пусть лежит и ждет, когда я возьму его на работу. Но тут же меня осенило, что инструменты подарил мне безногий  Михалыч из полуподвала, наш самый мастеровитый мастер на все четыре квартала в округе. Он умел делать всё, но имел любимые занятия – столярные работы и шитьё из кожи перчаток, сапог и кепок. А из тонкого войлока, фетра, дядя Миша Михалыч шил для культурной публики красивые шляпы, крашенные в благородные цвета. А    для блатных и приблатнённых – классические бурки с кожаным низом и подошвой. Низ изнутри утеплялся тем же войлоком, а из него росло белоснежное голенище фетровое, вдоль которого тянулись две полоски из мягкой кожи, пересекаясь двумя или тремя такими же полосками по окружности. Обычные люди их не носили, чтобы не раздражать блатных и уркаганов, для которых бурки считались чуть ли не символом принадлежности к другому миру, преступному. А «забуревшей» шпаны, мелких урок и бывших «сидельцев у кума» в Кустанае было почти пол-города. И Михалыч без заказов не сидел ни зимой, ни летом. Правда, от  бабушки  Стюры я слышал, что сразу после войны такие бурки оккупировали для себя всякие большие и маленькие начальники. Они были для них опознавательным знаком. В бурках – значит из своих, из начальства. Летом бурки, ясное дело, снимали, но зато все носили полувоенные френчи. Тоже  знак: «я свой».  Блатата летом вместо бурок определяла себя кепками. Кожаными и суконными, надвинутыми козырьком на лоб или лихо сдвинутыми почти на ухо. К концу пятидесятых у начальников мода на бурки и френчи испарилась как по приказу, а блатные и им подобные фасон держали крепко.

Я выдернул ящик из-под кровати и рванул к Михалычу. Спасибо сказать и узнать как чистить инструмент после работы. Бабушка отловила меня в сенях за свободную руку. Мне было всегда любопытно, откуда у неё такая сила. В мой день рожденья ей  уже перевалило за пятьдесят девять лет. Она выглядела мягкой и нежной, почти хрупкой.  С тонкой, всегда прямой  шеей и гордо посаженной головой на совершенно молодом теле. Почти как у мамы.

Но мама по дому не делала ничего, кроме шитья для себя и нас, проверки тетрадок и писания плакатными перьями  разноцветной тушью наглядных пособий на листах ватмана. Отец тоже ни к чему рук не прикладал, хоть и вырос в деревне. Дом держался на бабушке. Она всё делало замечательно, быстро и много, Такого, чего не могла бы сделать бабушка Стюра, даже любой мужской работы, просто не существовало. И никто знать не знал, когда и где она научилась всему и где брала на всё силы. Вот сейчас она просто держала меня за руку, а я даже ноги не мог передвинуть. Как будто меня по колено вкопали в землю.

– А несёмся куда с ящиком? – поинтересовалась вежливо баба Стюра. – Там вон ещё сколько подарков нетронутых. Разобрать надо. А то вечером дружки твои ещё принесут, да сестра моя, Панночка, с Виктором Федоровичем  да с Генкой принесут ещё чего. А Шурик, думаешь, с пустыми руками к вечеру приедет с дядей Васей?

– Да я только спрошу Михалыча как его чистить, инструмент. И бегом назад! Мне надо было какой-то хитростью освободиться от железного захвата. Но хитрее, чем ещё раз безрезультатно дернуться, не придумалось ничего.

– А Михалыч тут зачем? Сама расскажу. Я тебе инструмент подарила, мне тебя и обучать. – Бабушка засмеялась.– Дяди Миши подарок на кровати лежит. Пойдём.

– Ну, ты, бабуля, даёшь! Маме полку для духов и кремов сколотим?

– Ещё и узоры на ней вырежем! – бабушка заправила под лёгкую косынку плотный седой волос. – Отец тебе подарил лобзик с рисунками-трафаретами узоров. Выберем потом. И ещё он купил тебе набор кисточек да красок акварельных три коробочки. И специальную бумагу для акварели. Сама не знала, что такая бумага бывает.

Мы подошли к кровати. За подушкой лежали три коробки. Одна высокая из очень толстого картона, другая – маленькая. Её со всех сторон  облепили нарисованные всякие сказочные герои. Илья Муромец на коне и с копьём, Буратино, конёк – горбунок, дед с золотой рыбкой в руках,  Синьор Помидор и Мурзилка. Третья коробка, тонкая и почти одинаковая что в длину, что в ширину, ни во что не завёрнутая, расписана была всякими машинами, самолетами, животными, деревьями, текущими реками, горами и пингвинами, бегущими толпой по льду.

– Что это? – шепотом или, может, сорвавшимся голосом спросил я.

Бабушка достала все коробки. Из первой вынула фильмоскоп. Такой же, как у нас в школе. Учительница на некоторых уроках уводила нас в кабинет физики, где окна задергивались плотными черными шторами, и веревочкой опускала сверху классной доски белый кусок полотна. Экран. Она показывала нам диафильмы по произведениям разных писателей. Про Каштанку,  Му-му,  гуттаперчевого мальчика и много чего ещё. Я быстро схватил маленькую коробку и открыл. В ней лежали шесть баночек с разными диафильмами.