Всю жизнь я верил только в электричество

Этот разговор наш воскресным осенним утром 1959 года я начал о снах, но получился он совсем о другом. И отец мой его записал в памяти как на магнитную пленку, да почти слово в слово передал мне его, сентиментально вспоминая молодость после двухсот граммов, незадолго до первого своего инсульта, уже после семидесяти. Сам я те давние его размышления в десять лет моих не запомнил, конечно. А в старости своей все мои родственники почему-то старались как можно больше рассказать мне о своей молодости и моём детстве. Не знаю для чего, но я и хотел, и старался запомнить всё до деталей. Но писать об этом, точно, даже и не думал. А про родных моих, близких и дальних, постаревших и говорливых, да про соседей, всё про меня помнящих, думал так, что перед смертью им просто выговориться необходимо. Что, может, я про них да про себя  ещё кому расскажу, а те ещё где-нито разным людям обмолвятся. И так потихоньку останутся рассказчики жить хотя бы в чужой памяти.

Но сейчас я сам поймал себя на том, что мне почему-то просто необходимо рассказать всем, что и как было шестьдесят с хвостом лет назад у меня и у всех, кто рядом находился. Нарисовать словами, как уютно жизнь разложилась вокруг нас тогда, что происходило у обыкновенных людей дома и чем они жили,  чего ждали и как любили. Жен, детей, родных, родину и жизнь. Как росли дети, кем стать мечтали, что доброго и злого несло с собой то время, когда почти не было ни у кого телевизоров, магнитофонов, телефонов, легковых машин, модной импортной одежды, изысканной еды, холодильников, стиральных машин, неонового разноцветья над домами ночью и рекламных плакатов поперёк широких улиц про крем для ног и шикарный отдых в Тайланде.

Про то время привязалось желание рассказать, когда единственными и самыми знаменитыми  призывами над домами были полотна « Слава КПСС», «Летайте самолётами аэрофлота» и « Храните деньги в сберегательной кассе». Не знаю. Но мне кажется вот, что хоть для немногих эти не скроенные в ладный сюжет кусочки, обрывки, всплески воспоминаний  будут полезны. Потому, что и настоящее, и будущее – это неразумные малые дети далёкого и недавнего прошлого. И что всё всегда повторяется. И что всё всегда так и будет стоять на трёх китах: добре, зле и надежде. На той надежде, что когда-то добро всё равно победит.

В общем, после отцовского монолога забыл я напрочь о том, что ни черта мне не снится. Ни плохого, ни хорошего. И что именно это меня ещё недавно волновало. Отец свернул газету, хлебнул молока из кринки, доставленной Шуриком из Владимировки вместе с чугунками, которые как матрёшки вставлялись друг в друга, и без слов спустился со второго этажа. На работу пошел. Воскресенье, выходной. Но отец писать статьи свои ходил в редакцию. Там в воскресенье было тихо и ничто не мешало думать.

  Да, я не закончил. Кринок Шурик тоже привез штук семь разных, да ещё с десяток деревянных расписных глубоких тарелок и столько же объёмистых ложек из берёзы. Кринки делал двоюродный Панькин брат дядя Гриша Гулько, хороший гончар. Любую посуду и вазы  всякие мог откатать на своём кругу с ножным приводом от ремня. Глину брал он сам лично из котлована возле страшного леса Каракадук. Ложки и тарелки выдалбливал, вырезал и шлифовал сам Панька. А Валя, предпоследняя из Панькиных детей, их расписывала особенными красками. Она их брала у подружки из Воробьёвки. Чугунки лил дядя Костя. Для всего нашего родственного содружества.

  Никогда и нигде я больше не встретил такого как клеем склеенного собрания близких и дальних родственников, которые настолько крепко и верно держались друг за друга. С уважением, почитанием старших, взаимопомощью и готовностью горло перегрызть любому за своих. Клан  Малозёмовых, Горбачевых и Гулько был многочисленным, умным, хитрым и сильным. Уважение местных имел настолько увесистое, что в деревне и нас, сопляков из этого клана, по инерции тоже старались лишний раз не шугать и не обижать. На всякий случай.

  Про кринки да чугунки с деревянными мисками я не просто мимоходом сказал. Они-то как раз и есть – наглядные пособия и вещественные доказательства уклада нашего братского. Все делали для всех своих всё. Тогда мы, маленькие, на эту нерушимую связь и внимания-то не обращали. Просто не думали о том, что можно жить иначе. Врозь, хоть и родня. Это сейчас я знаю точно, что общий уклад житейский, если он держится на одинаковом понимании правды, совести, уважении достоинств своих близких и прощении недостатков, на взаимовыручке в трудностях и бедах, на чести и верности слову – это монолит. Это та самая сила непобедимая, которая делает жизнь не обузой и испытанием, а радостью.

Трудной, болезненной местами и не всегда удачной, но всё-таки радостью.

Потому, что радость содержится в единстве мыслей и сил. Тогда она рождает общую уверенность и готовность общими усилиями проходить сквозь всякие преграды. Жизнь, как ей не радуйся, препятствия эти расставляет как капканы: в местах укромных и с виду безобидных.