Всходил кровавый Марс: по следам войны

А сейчас? В самый разгар полевых работ вы выдумали какую-то трудовую повинность. — Голос её становился все более резким и жёстким. — Да, счастливы страны, не испытавшие неприятельского нашествия. Но такой неприятель, как Россия... О, я не завидую тем австрийским солдатам, которые оставили в Галиции жену или дочь!.. В Тарнове у меня есть несколько знакомых семейств, которые жили зажиточно до войны: железнодорожный чиновник, бухгалтер, адвокат, несколько учителей. У них взрослые дети, девушки. Я перестала у них бывать. Страшно смотреть на них. Средств к существованию никаких. Все давно продано. Помощи ниоткуда. А фунт солдатского хлеба в Тарнове — восемнадцать копеек...

Ваш тарновский комендант открыл все еврейские магазины, оставшиеся после бегства хозяев, и пригласил на место приказчиц школьных учительниц. У нас в уезде триста учителей и учительниц. Признаться, я думала, что немногие согласятся на такую работу. Мы не привыкли к таким приёмам. Но... седьмой месяц без жалованья сидят... Ринулись все, а счастливиц оказалось только... восемь. По рубль двадцать копеек в день... Что остаётся делать остальным?..

И вот те, которые помоложе, идут туда, куда толкает их ваше офицерство. Вы знаете, почти все тарновские женщины и девушки давно превратились в проституток. Да как же иначе, если это — единственный способ спасти себя и семью от голодной смерти... Груды кирпичей и золы, обуглившиеся трубы, жалкие остатки домашней обстановки — все это пустяки. Города, сметённые вами с лица земли, будут вновь восстановлены. Есть нечто похуже растоптанных кустов. И те, что раздавлены падающими домами или изувечены артиллерийским огнём, ещё не самые обездоленные...

Впрочем, многие даже разбогатели и выступают такими павами... Например, горничная доктора Гаусмана. Сам он удрал в Вену, а горничную оставил стеречь квартиру. Теперь она катается по Тарнову в автомобилях, носит шикарные туалеты и, говорят, самые видные русские генералы считают за честь поцеловать у неё ручку. Её соперница — служанка с соседнего фольварка. Не такая красивая. Но грудь — во какая... Каждое утро её отвозят в автомобиле. Казачий есаул князь Бутаев среди бела дня подошёл к ней на Краковской, расстегнул её лиф и сунул за пазуху шестьсот рублей. Об этом с завистью шепчутся все голодные тарновские весталки... А разве это единственный повод для соблазна? В любом домишке, в любой халупе, где поселяется офицер, целомудрие задыхается в нищете, а податливость пышно расцветает. К услугам милой податливости — и солдаты, и лошади, и казённый лес. А дрова теперь в Тарнове — на вес золота. Что дрова? Из Бича и Горлицы ей везут керосин, из-под Тарнова — пиво, из экономического общества — свечи, сахар, консервы... У дверей наяды караулят десятки перекупщиков, лавочников, и в одну минуту она превращается в богачку... Я слыхала собственными ушами, как один очень почтённый педагог говорил со вздохом нескрываемой зависти своему более удачливому собрату: «Вам хорошо... У вас две взрослые дочери!..»

— Не стану отрицать этих фактов. Но разве это только наша вина? Разве то, что происходит в Галиции, с удручающим однообразием не повторяется во всех завоёванных городах?

— Да, да... Проституцию я упомянула между прочим. Хотя и тут ваши разрушительные инстинкты развернулись с такой же циничной беззастенчивостью, как и ваши пронзительные ругательства... Но дело не только в этом. Вся суть в системе кровопролития. Для вас население — навоз. Скажите, что стоило бы вам осчастливить Галицию, вспахав и обсеменив её поля? Не смотрите на меня с таким изумлением. Вы стоите на месте. В вашем распоряжении и лошади и свободные руки. Много ли времени понадобится, чтобы вспахать крестьянское поле, то есть пять-шесть моргов земли? День-два, не больше. С вашей стороны не потребуется ни малейшей жертвы. Разрешите только крестьянину бесплатно воспользоваться вашей конной силой, которая стоит совершенно без дела в крестьянской халупе и на крестьянских кормах. Потом сократите дачу овса и хлеба в течение одного только дня. И вот уже вся Галиция вспахана и засеяна. Без малейшего напряжения и жертвы вы спасаете край от разорения, голода и нищеты.

— Меня сагитировать нетрудно. Штыки, превращённые в заступы и плуги, — конечно, заманчивая картина. Но давайте рассуждать как солдаты. Не следует забывать, что счастье войны изменчиво. Галиция ещё может перейти в австрийские руки. В каком же мы будем положении, если хлеб, засеянный нами с такими благородными намерениями, перейдёт в неприятельские амбары, и мы выступим в роли Иванушки-дурачка, добровольно снабжающего германское интендантство?

— Пусть так... Оставим Западную Галицию. Но что вы сделали для Восточной, которую вы считаете уже окончательно завоёванной и присоединённой? Навезли жандармов, стражников и попов. Насаждаете насильственно православие. Разожгли вражду между поляками и русинами. И дотла разоряете евреев. Вот все итоги вашего хозяйничанья в Галиции и нашего шестимесячного пребывания под защитой двуглавого орла...

* * *