Всходил кровавый Марс: по следам войны

— Ну да! — восклицает Базунов. — Пользуются тем, что вагоны со снарядами отправляются в запломбированном виде и набивают их чем попало. А снаряды загоняют в Сибирь, черт знает куда. Продают, мерзавцы, Россию!

На протяжении тридцати вёрст в окружности все пехотные и артиллерийские части засылают к командиру бригады ординарцев с грозными требованиями — выдать немедленно снаряды.

Сегодня Базунов собрал шестнадцать таких бумажек и направил их в штаб дивизии с запросом, где получить снаряды. Вместо ответа из штаба дивизии были присланы... военные карты Венгрии.

Взорванный нами на Вислоке, близ Пильзны, мост восстановлен австрийцами. Они подвезли на автомобилях понтоны, выставили пять батарей, позади расположили тремя цепями пехоту, и через час мост был готов. Теперь австрийцы ведут наступление по всему фронту. От верховного главнокомандующего получено приказание: «Драться до последней гранаты и до последнего солдата».

А капитан Старосельский доносит: «С неимоверными трудностями удалось получить в местном парке 20 шрапнелей, ю тротиловых гранат и 27 300 ружейных патронов».

В результате — два срочных предписания. Одно — из штаба корпуса в девять часов вечера: «Немедленно перейти в Дзиковице и Ранишов». И другое — через десять минут из штаба дивизии: «Противник накапливается перед фронтом дивизии, которая отходит тремя колоннами под прикрытием конной бригады генерала Павлова. Предписывается при отходе взрывать мосты и портить дороги».

Ночь холодная. Слева от дороги шарят неприятельские прожекторы и вспыхивают какие-то сигнальные огни. Идём без остановок, почти на рысях, через Кшиву-Пржедбордж-Кельбушово. На рассвете пришли в Дзиковице. Но пушечные удары грохочут за нами по пятам. Новое срочное предписание устанавливает новый маршрут — по дороге на Развадов. Делаем привал до утра. Пьём чай на воздухе. Аэропланы неотступно кружат над нами.

— Сегодня будем пить чай с бомбой, — острят офицеры. Жители все на ногах и ничуть не скрывают своей торжествующей радости.

За решётчатым окошком сидит хозяйка — старая черноглазая полька с лицом румынки — и глаз не сводит с дороги, по которой грохочущим потоком катятся отступающие войска.

— Считает, стерва! — кипятится командир. — Вздёрнуть бы её, эту подлую шпионку.

Тут же вертятся крестьяне и бабы.

— Слушай, пан! Твоё где мешканье[35]? — обращается к высокому крестьянину прапорщик Кузнецов.

— Там.

— Ну так ступай туда и не показывайся.

— Не желаю, — спокойно отвечает крестьянин.

— Поговори у меня, скотина! — вскакивает Кузнецов.- Не смей выходить, а то живо! — показывает он выразительным жестом на шею.

— Ого! — презрительно усмехается крестьянин.

— В переводе с польского это значит: руки коротки, — улыбаясь, поясняет Болконский.

Уже стоя на пороге своей халупы, крестьянин с той же убийственной усмешкой обращается к Кузнецову:

— И ночью не выходить?

Неожиданно появляется странная процессия. Впереди стражник с винтовкой. За ним четыре старых еврея. Шествие замыкают два конных стражника. У евреев усталый забитый вид. Они еле ковыляют, подгоняемые охраной.

— Шпионов гонят! — весело улыбается Кузнецов.

— Не шпионы, — поясняет адъютант. — Шпионов казаки гонят. Это заложники.

— Какие заложники?

— Есть такой приказ: при отступлении брать заложников-евреев в обеспечение наших местных шпионов. За каждого расстрелянного австрийцами русского шпиона будут повешены два еврея.

— Это отлично, ловкая комбинация! — радуется Кузнецов.

— Ах, забодай его лягушка! Хоть тресни, а будь шпионом, — смеётся прапорщик Кириченко.

— Зато, прежде чем придёт к тебе смерть, насладишься жизнью двух евреев, — едко произносит Болконский.

— Взгляд на Галицию туда и обратно, — иронически пожимает плечами Базунов.

* * *

Тепло. Пахнет весенней свежестью. Небо огромное и голубое. Дорога песчаная, грузная. С трудом делаем четыре версты в час. Справа и слева по бокам дороги жужжат австрийские аэропланы. Шеи вытянуты, лица с напряжённым вниманием всматриваются в гудящую синеву: сбросит или не сбросит?..

За Волей Ранишевской глубокие пески сменяются австрийской мостовой. Зарядные ящики пляшут, как по клавишам, по бревенчатым перекладинам. Тяжёлыми и медленными клубами поднимается чёрный дым. Трещат взрываемые мосты. Горят невывезенные запасы. Едкая матерщина наполняет воздух клубами человеческой злости и усталой беспомощности. На западе — ураганный рёв тяжёлых орудий.

— Это он хочет отрезать нам дорогу на Сан, — соображают солдаты.