Всходил кровавый Марс: по следам войны

— Удивительно, как нашим оптимистам мало нужно. Дать им солёным огурцом по губам — и уже довольны!..

— А про Румынию читали? Чтой-то она опять за нас начинает! — наседает Костров.

— Начинает? — иронически тянет Евгений Николаевич.

— Да, в газетах вон пишут.

— А завтра что в газетах напишут? Надо же им поддерживать в вас желание платить ежедневно по пятачку за штуку.

— И снарядики есть.

— Есть! — раздражается Базунов. — Две тысячи триста шрапнелей на целый корпус! Ах ты, сволочь поганая! Это из скорострельных пушек, которые по двадцать снарядов в минуту выпускают. В мину-ту! На сколько же это хватит одной дивизии? Попробуйте подсчитать. Ровным счётом — на шесть минут!

Орудия гремят и гремят. Наши тяжёлые пушки снялись с позиции и стали под Райовцом: боятся, чтобы они не достались противнику. Обозы уже двинулись к Холму и тарахтят на шоссе. Над нами вьются аэропланы.

— То, верно, наш, — беспечно высказываются солдаты. — Новой хвормы. Самы дручки. Без полотна на крылах.

Летает очень низко типичный «альбатрос». Солдаты отлично видят, что это германский самолёт. Но им не хочется волноваться, раздумывать, и они сознательно закрывают глаза и беззаботно решают:

— Наш! Новой хвормы...

Не таков ли и весь наш патриотический оптимизм?

Часам к восьми канонада затихла. В воздухе разлита мягкая вечерняя тишина, и это сразу переносит нас из мира с железными трещотками и грохочущими цепями в мир, окутанный тихим человеческим счастьем. Странными кажутся только наши собственные голоса, которые звучат так громко (во время сильного боя голоса еле слышны). Откуда-то появились детишки, которых мы раньше не замечали. Люди смеются, поднимают радостно головы и уже не похожи на деревянные куклы с тупоумно-молчаливой тревогой на лицах.

— На молитву! — кричит фельдфебель.

И так забавно звучат среди всеобщего разгрома и поражения напыщенные слова патриотического гимна: «Царствуй на страх врагам...»

...В одиннадцатом часу примчался ординарец из штаба корпуса:

— Тыловому парку отойти в Трубачов — в двух верстах от Холма, а среднему — в Заграду.

Передвижение совершенно непонятное, если принять во внимание, что головной парк расположен в Майдане-Рыбье, то есть гораздо дальше от позиций, чем средний.

Весь юг в пожарах. Между ними вспыхивают огненные залпы, сливая далёкие огни в один пылающий полукруг. Жители смотрят на зарево пожаров, которое разгорается с удивительной быстротой, ярко окрашивает облака и скоро тухнет, и тяжело вздыхают:

— Верно, хлеб горит...

Потом высказывают вслух удручающую всех мысль:

— Так и наше попалят...

Солдаты глухо молчат. Им объявлен сегодня свирепый приказ генерала Маврина.

Приказ этот разослан в «секретном» порядке ещё 25 мая, но, по распоряжению штаба корпуса, только сегодня оглашён во всеобщее сведение:

«Начальникам 18-й и 70-й дивизий. 1915 год. 25 мая. 2 часа 10 минут дня.

Командир корпуса приказал объявить копию телеграммы генерала Маврина: «При отступлении наших армий с неприятельской территории и с занятием неприятелем нашей территории неприятель производит пополнение своих армий за счёт местного населения и реквизирует скот. Главнокомандующий приказал одновременно с отступлением:

1) Уводить мужское население возрастом от 18 до 50 лет; желающим местным жителям предложить выселяться одомашним необходимым имуществом временно в Волынскую губернию, откуда идти на дорожные инженерные работы.

2) Уводить весь скот с тем, чтобы по нашем обратном возвращении скот был возвращён или щедро оплачен.

3) Уводимых местных жителей, годных к работе, желательно отправить в распоряжение генералов Величко, Артамонова и Лебедева, если от них последуют соответствующие запросы.

Об изложенном сообщается на зависящее распоряжение.

Маврин».

Подписал начальник штаба капитан Воскобойников.

Старший адъютант Кронковский».

Когда приказ был прочитан, первым отозвался Костров:

— Это черт знает что! Это варварство, достойное немцев, а не русских...

— Ого! И оптимистов пробирать начинает, — рассмеялся Евгений Николаевич.

— А по-моему, так и надо, — сказал Старосельский. — Кто хочет побеждать, тот должен уничтожать без всякого сожаления все вспомогательные средства противника. Нечего слезу пущать.

— Но ведь из этого ровно ничего не получится, — заметил Базунов. — Это надо было сделать десять месяцев назад. А теперь это бумажка для интендантов. Вспомните щедринское изречение: на неопределённости почиет их благополучие...

— При чем тут интенданты? — обиделся Старосельский.

— При чем? — язвительно усмехнулся Базунов. — А вы чувствуете эту игривую фразу: «Щедро оплатить»? Воображаете, сколько появится у нас охотников «щедро оплатить» небывалые гурты, взятые у небывалого обывателя?.. Хочешь оплачивать, да ещё щедро, — скажи прямо: по десять, по двадцать, по сто рублей с головы. Каждому будет ясно. А то — щедро. Сколько это: щедро? На мой взгляд, щедро — двадцать рублей, а по мнению интенданта Дуй-тебя-горой, если владельца коровы не повесили, то с ним уже расплатились щедро.