Вскормленная

По этим ее просторным хлопчатобумажным блузкам, по широким штанинам брюк из органического полотна понятно было, что доктор Маджуб – женщина, которая ест, когда голодна, и прекращает есть, когда сыта. Иногда я видела у нее на столе пакетик фруктового печенья. Видимо, она из тех, кто вполне искренне радуется хорошей груше.

– А почему я не могу оставить все как есть? – спросила я.

– Вас устраивает просто выжить? – возразила она. – Или вы хотите выздороветь?

Я посмотрела на слона из папье-маше, стоящего на коленях на ее приставном столике. Хобот он задрал в воздух, а на стене за ним висел цветной триптих со слонами. Да, определенно она их купила все сразу.

– Я достаточно здорова.

Выходя из ее кабинета, я снова проверила телефон. Новых сообщений нет. Что будет, если мать просто появится у меня в квартире? Умом я понимала, что это вряд ли. Она страшно боится летать и уже десять с лишним лет в самолет не садилась. Но я всю ночь ждала, что она вот-вот материализуется. В каком-то смысле мне даже хотелось, чтобы она вдруг появилась.

Я понимала, что та мать, которую я желаю видеть, – совсем не та, которая приехала бы на самом деле. Это мне объяснила доктор Маджуб, век бы ее не видать. Измученная матерью, обиделась я на Маджуб. Потому что мне бы хотелось вот прямо из ниоткуда достать воплощение той матери, которая мне нужна. Подобная игра-борьба надежды с реальностью – тоже часть проживания горя.

Глава восьмая

Так что единственный персонаж с материнскими функциями, который я себе оставила, – это Ана, и мне сильнее обычного хотелось ей угодить. Хотелось, чтобы она залила меня похвалами. А еще я поняла, что меня тянет к ней физически. Я это пыталась скрыть, особенно от себя, но оно прорывалось наружу. Каждый раз, когда я мастурбировала, у меня в голове возникала Ана, и когда она появлялась – огромная грудь и тонкая талия, небольшой животик сразу над лобком, пьянящие белые цветочные духи, – я тут же этот образ блокировала. Мне становилось стыдно, как будто я фантазировала про собственную мать. Но на четвертую ночь детокса, сонно мастурбируя в кровати, я впервые разрешила себе воображать, что я полностью с Аной. Я была ее дочерью, у меня были менструальные боли. Мамочка Ана меня уложила в кровать, приговаривая, и принесла чашку чая «Харни-н-санс». Я лежала под прохладными простынями, а она меня тихим голосом, почти шепотом спросила:

– Погладить тебе животик?

Она была в розовом купальном халате, он слегка приоткрылся, и в тусклом свете видна была выпуклость объемной груди.

– Ага, это было бы хорошо.

Она действительно хотела меня утешить. Ей самой не терпелось меня погладить, до смерти хотелось. Я чувствовала, что я красива и любима, а она, нежно что-то приговаривая, массировала мне низ живота через хлопковую пижаму (я была в хлопковой пижаме, когда трогала себя, замечтавшись).

– Я это сниму, – сказала она про свой халат. – Так мне будет удобнее тебя гладить.

– Ладно, – согласилась я.

Она распахнула халат, и волна белых цветочных духов пахнула на меня сладким и грешным ветром. И еще пахло ее промежностю – солоноватостью и чуть-чуть гнилью. Груди как два гордых маятника с большими темными сосками цвета сердечек-валентинок, широкие, совершенные. Но этот бугорок ниже талии, сразу над лобком, растущий при старении, сводил меня с ума больше всего. Мне хотелось об него тереться, потом спуститься вниз, к волосам: небритые, неухоженные, густая кочка темной и хриплой женственности.

Я слышала ее дыхание, пока она легко гладила мне живот.

– Как тебе? – спросила она.

– Хорошо, – шепнула я.

У меня нарастало ощущение, что она любит меня не совсем как дочь. В смысле, что она была голая, но все еще не трогала меня нигде, где не стала бы трогать мать.

– Я хочу, чтобы тебе было хорошо, – сказала она, продолжая нежно гладить мне живот.

Подвинулась, легла на меня, ее лицо оказалось над моим, волосы щекотали мне шею. Она подышала мне в лоб, в кончик носа, в горло. Потом, едва касаясь, поцеловала меня в губы. Остановилась. И снова поцеловала меня, на этот раз с открытым ртом. Язык ее ощупывал мой как спелую клубнику. Значит, действительно так. Мама меня хочет! Она меня соблазняет, и ей даже ни капельки не стыдно. А если не стыдно ей, так мне тем более нечего стыдиться. Я здесь пассивна, я соблазняема, я невинна.

– Ты здесь невинна, – говорит она.

И мне нравится быть невинной.

Я слышу, как тихий стон, исходящий из моего рта, наполняет ее рот. Она осторожно поднимает мне рубашку и опускается губами к соскам. Я будто вся становлюсь жидкая, вязкая, пульсирующая жаждой, и продолжаю себя яростно тереть, представляя себе, что будет дальше. Снова и снова повторяю этот первый поцелуй с языком.

Она опускает груди мне на лицо, я присасываюсь по очереди к каждой, мама, корми меня! Тогда я смогу жить!

Настоящая мать меня не кормила. Она сказала, что от меня у нее слишком соски болели. Я знаю, что если бы моей матерью была Ана, она бы меня кормила в младенчестве. И вот сейчас она снова это делает.