Вслед за радугой

– Пристань, – сообщила неприветливо. С намёком подвигала локтем: мол, делай, что обещал! Задумчиво обозревавший ночной пейзаж Арон отпустил её не сразу, прикидывая, не приказать ли заодно довести себя к нужному человеку. Но с таким «доброжелательным» отношением с девчонки станется увести его прямо песчаным крабам на поживу. Наконец разжал пальцы – «покупка» тут же отскочила, потирая руку (наверняка с синяками) и насторожённо наблюдая за ним: вдруг передумает и вновь схватит? Арон небрежно махнул на неё рукой:

– Проваливай и больше не греши! Или хотя бы не попадайся.

Уже направился по мокрому песку к пристани, когда девчонка неожиданно догнала его, крепко обняла-обхватила со спины:

– Спасибо, что спасли меня, добрый господин Торо!

Арон остановился. Слегка удивлённый, на мгновение даже заколебался, не растрогаться ли, но девица, словно опомнившись, отпрянула, поклонилась и зашагала вглубь острова. Альбатрос проводил взглядом быстро удалявшуюся маленькую фигуру, скептически дёрнул ртом и ступил на шаткие доски пристани.

Он сидел на коленях, безнадёжно глядя на того, кого так долго искал.

Как выяснилось, безумца.

Алонкеи не могут жить на суше, иначе последует разрушение разума, тела, а потом и смерть. Даже опустившись, спившись, упав на самое дно жизни – в Пену, что тает на гребне волны и остаётся на грязном берегу – они продолжают жить, всегда ощущая движение моря под ногами: на старых, стоящих на вечном приколе кораблях; лодках; выстроенных над водой помостах. Или на таких вот заброшенных пристанях.

Но некоторых и это не спасает.

Как не спасло существо, лежавшее перед ним. Именно существо, потому что назвать это алонкеем или даже туземцем невозможно. Плевать на вонь немытого тела и заскорузлые тряпки, которым в костре самое место. Плевать, что у этого… хм… двигались только руки. Главное – у него не было разума, памяти – того, что Арону было единственно нужно.

Поначалу старик очень испугался, со стонами и причитаниями попытался уползти, зарыться в лежанку, состоящую из лохмотьев, соломы и испражнений. Стараясь успокоить, Арон говорил с ним, как с раненым испуганным животным – ровным, тихим голосом, не делая резких движений, присев на корточки, а потом опустившись на колени. Называл себя, напоминал о прошлом, спрашивал о том, что с ним случилось…

Прошло немало времени, прежде чем хозяин хижины, выстроенной прямо на досках пристани, перестал вскрикивать-дрожать и выбрался обратно на свет луны, заглядывавшей в откинутый полог. Что мозг старого Альбатроса поражен трепетом земли, неизбывным проклятием всех алонкеев на свете, Арон понял гораздо быстрее – даже слишком быстро, чтобы смириться, проститься с последней надеждой, что вела и грела его столько времени. Оставалось только бить кулаками в колени и сыпать проклятиями – не слишком громкими, чтобы не испугать старика, в котором и следа не осталось от того, кого он помнил с детства.

Арон не обратил внимания на звук приближавшихся уверенных шагов. Оглянулся – и то нехотя – лишь когда за спиной раздалось звонкое:

– Ну, старый ворчун, как ты тут? Гляди, чего я тебе принесла!

Тёмная на фоне проёма фигура замерла с поднятой рукой, в которой покачивалась сумка с чем-то заманчиво позвякивающим. Арон не успел даже удивиться, как давешняя воришка ворвалась внутрь, оказавшись между ним и старым алонкеем, продолжавшим свои бессвязные речи, обращённые то ли к незваному сородичу, то ли к луне.

– Что вам ещё от него нужно?! Проваливай!

Казалось, она сейчас вцепится ему в лицо. Или – что вероятнее – выхватит метательные ножи: разумеется, он понял, что именно спрятано под одеждой, не так уж девица слаба и беззащитна. Арон поднялся, разминая затёкшие ноги, показательно тщательно отряхнул колени: мол, мне до тебя и твоих воплей и дела нет. Глянул сверху на вздёрнутое оскаленное лицо воришки: того гляди укусит!

Вместо того чтобы отвесить отрезвляющую оплеуху или просто развернуться и уйти, Арон спросил:

– Что значит «ещё»? Кто-то уже искал его? От кого ты его защищаешь?

– От таких, как ты, от алонкеев! – если бы интонация могла убивать, Арон сразу бы скончался от яда, пропитавшего это её «алонкеев». На Таричесе привычно совершенно другое отношение: их если не боготворили, то почитали наравне с туземными князьками. И впрямь, цинично думалось Арону, с кого ещё можно поиметь столько денег? Указал справедливости ради:

– Он тоже алонкей.

Девчонка отмахнулась:

– Да какой… алонкей! Давно свихнулся от вашей… болячки! А ноги у него были в порядке, пока не появились эти ваши… лекари со своей… облавой!

Арон поморщился: сквернословия он не жаловал, а каждое слово воришки перемежалось ругательствами, части которых он даже не знал, но о смысле догадывался.

– При чём тут Круг Обсидиана?

– Вот у них и спроси! – огрызнулась она, склоняясь над дёргавшим за подол рубахи безумцем: явно признавший девчонку, тот пытался чего-то от неё добиться. – Погоди, Ворчун, сейчас этого спроважу и покормлю тебя!