Вслепую

Теперь же многое изменилось: полковник Уильям Сорелл для особо строптивых создал адскую колонию Маквайери Харбор, где всё так, как положено в таких местах, а нынешний исполняющий обязанности губернатора сэр Джордж Артур организовал Исполнительный и Законодательный Советы и Суд с полноценной юрисдикцией в отношении любых свершающихся на Земле Ван Димена преступлений. В итоге прибавилось дисциплины. Уже по прошествии пяти дней с моего приезда я присутствовал на казни через повешение некоего Метью Бреди и еще четверки десперадос, отчаянных молодчиков-головорезов, поднявших на уши весь город актами разбоя и неповиновения властям.

Повешение — это всегда спектакль. Здесь, на другом конце света, всё происходит совсем иначе, нежели в Тайберне: здесь нет той атмосферы гуляний, будто то трактир или петушиные бои, нет того кутежа и пьяных возгласов, никто не лапает груди рядом сидящих женщин, бродячие торговцы громким ором никому не втюхивают хлебные лепёшки и ром. Здесь повешение — торжественный ритуал инициации, посева цивилизации на неизведанной австралийской земле, пролития крови, которая просочится не только в землю, но и в Историю. Католическая, англиканская церкви и баптизм поют торжественные гимны, им вторит священник:«The hour of ту departure comes, I hear the voice that calls me home», по приказу сэра Артура приговорённые присоединяются к хору: «In the midst of life we are in death»[73]. Тела взмывают ввысь, в пустоту, и вскоре, выпрямляясь, затвердевают: смерть — это на миг надувший паруса и натянувший ванты порыв ветра. Птица бессмысленно кружит над кораблём, который, словно флаг, плывёт в вечность; за перевалом ветер стихает, мужской половой орган безжизненно и вяло повисает между ног, колыхаясь безвольной тряпочкой. Если честно, в тот момент, когда их вздёрнули, я плюнул на землю, плевок тот чуть было не оказался на туфлях губернатора. Это был единственный раз, когда я отведал плеть-кошку. Впредь следует быть осторожнее.

В Хобарте я наблюдал много казней. Сто пять, если быть точным. Для сэра Джорджа Артура публичные казни — ровно как уборка улиц — шаг к цивилизации. Я всегда ловлю последние слова осуждённых и издаю их, разумеется, с моими изменениями, отредактированные. В Хобарте дела с публикациями обстоят плохо, поэтому приходится доставлять удовольствие губернатору, который хочет, чтобы преступники, терроризировавшие колонистов, на эшафоте предстали раскаявшимися и запуганными перед лицом неминуемой смерти, — так народ поймёт, что это всего лишь жалкие трусы, и перестанет их бояться.

Опускаю описание мужества, с которым приветствуемый публикой, что видит в нём мстителя, Мэтью Бреди взошёл на плаху. Или же легкомысленная песенка Брайта: «Любовь моя, ниже, ниже, всё ниже…». Не говорю и о ругательствах и оскорблениях короля Джеффрисом, умолчу и об Уильяме Таффертоне, что накануне казни пытался продать по отдельности ногу и сердце двум разным хирургам и даже получил от них денежные ассигнации, которые тут же спустил на ром, отмечая свой уход со сцены, близкую свадьбу с прелестной невестой. Пришлось, однако, зафиксировать поведение Перри, который сперва отчаянно молился, а затем, встретившись взглядом со своим палачом, умудрился наложить в штаны и заблевать всё вокруг: преисполненный отвращения палач надавал тому оплеух, а Перри, повалившись на колени, чуть было не отправился к праотцам пару минутами раньше положенного.

Когда кориолисовы силы тянут тебя сюда, в южное полушарие, и заставляют кружиться вокруг сливной дыры мира, нужно как-то выходить из этого положения. Я пытаюсь что-то сделать благодаря своим старым связям: преподобный Кнопвуд или великий геолог Адолариус Хамфри. Так или иначе, мы же вместе прибыли сюда первым кораблём, вместе создали этот мир. Должен же их как-то тронуть тот факт, что я очутился среди каторжников? И действительно, они пишут Его Превосходительству ходатайство о моём помиловании.

Хамфри ныне на высоком посту в полиции и не занимается больше скалами и измерениями возраста Земли. Полноте, миллионом лет меньше или больше, какая разница? Посмотрите на меня: я не знаю своего возраста. Двести семнадцать? Восемьдесят семь? Или сколько? Да вы и сами не знаете, вы умеете только щёлкать меня своими фотоаппаратами, пытаясь разгрести кашу в мозгах, тупьё. Жизнь, история, лицо человека — это же совсем другое. Старость и молодость отражаются на физиономии людей так же, как солнечный свет отражается на Земле, как Солнце, которое всё закатывается и вновь восходит. Ещё Хамфри сообщает губернатору о бесценности обладаемой мною информации. В моменты откровенных разговоров с нужными людьми я узнал о подковёрных играх, направленных на ниспровержение колониальной кредитной системы, что способно вызвать панику. Сэр Джордж колеблется: из Лондона до его сведения довели, что я опасный субъект. Оно и верно: опасен для себя самого.