Всплыть на полюсе!

— Да вы не пугайтесь. Живем на корабле вполне по-человечески. Не то что прежде. Послушаешь старых подводников — трудно поверить, — во время войны люди спали в обнимку с торпедами. У нас ничего подобного не увидишь, даже матросы в каютах… Душ, кино, кондиционированный воздух, хлеб своей собственной выпечки. В походе свежее мясо, фрукты и разные там деликатесы. Гордиться можно. Служим на самых современных кораблях. Случись война, судьба человечества будет решаться и на океанских просторах…

Зазвонил телефон. Таланова вызывал командир корабля. Положив трубку, он тут же скрылся за переборкой, а Геннадий, оставшись один, сел за стол, на котором лежали карты, и опять задумался о своем…

Припомнился разговор на выпускном вечере в училище. Основательно подвыпивший однокашник взял за плечи Геннадия и отвел в сторону. «Значит, выбрал Северный… Молодец! Желаю тебе счастливого плавания и сорок футов под килем. Только не удивляйся, Генка, если встретят тебя там не того… На Севере служил твой папаша и оставил о себе не очень-то хорошую память…». Геннадий не придал значения этим словам. А выходит, это была правда…

4

— Мама, наш детсадик большой, красивый, а еще какой знаешь?

— Ну, веселый, светлый…

— Нет, нет, не знаешь. Наш садик скороходовский. Вот какой.

Верочка смеялась и торжествующе смотрела на маму. Она любила делать открытия. Воспитательница сказала им, что детский садик: называется скороходовский. А почему скороходовский? Потому что их мамы и папы работают на фабрике «Скороход». Что бы это могло означать? Скоро… скоро… ход… Верочка всплескивала руками:

— Мамочка, ведь скороход-то значит, чтобы все скоро-скоро. Да? И проснуться утром, умыться, и позавтракать, и все скоро-скоро.

Верочка радовалась своему открытию. Она семенила рядом с мамой, стараясь попасть в ногу с ней, но широкий шаг матери был намного больше Верочкиного шажка, она сбивалась, вздымала снег крохотными ножками и смеялась, смеялась…

— Чему ты смеешься, крошка?

Нет, Верочка и сама не знала, чему она смеется. Просто ей все нравилось в этой жизни: и позванивание трамвая, и яркие витрины магазинов, и горячая мускулистая мамина рука. Мама шила ботинки, и большие, и маленькие, даже такие маленькие, как у Верочки. Мама работала на «Скороходе».

— Скоро-ход… скоро-ход… — Верочка смеялась, ловила ртом легкие воздушные снежинки.

Давно это было, очень давно…

Вспоминая об этом, Вера смущенно улыбалась. Улыбались ее большие темные глаза, улыбался мягкий девичий рот. Впрочем, от детства у Веры остались не только такие радужные, но и тяжелые воспоминания: голод, холод, лютые бомбежки блокадных дней, когда ее мать, едва передвигая ноги, пробираясь по заснеженным улицам Московской заставы, поднималась на пятый этаж фабричного здания, потому что знала: ее труд нужен фронту. В сапогах, сшитых на «Скороходе», советские воины должны были не только разгромить врага у стен Ленинграда. Они должны дойти до Берлина. Так оно и случилось. Очевидцы рассказывали, что 8 мая 1945 года у рейхстага высоко над головами ликующих солдат маячил старый, стоптанный кирзовый сапог, сделанный на фабрике «Скороход», и под ним красовалась короткая многозначительная надпись: «Дошел!» Очень возможно, что заготовки этого сапога были выкроены на прессе «Идеал» Вериной мамой.

А когда Верочка подросла, поднялась по широкой фабричной лестнице на пятый этаж, толкнула дверь и попала в закройный цех. За станками на высоких табуретках сидели женщины. Вера потерялась среди нестройного гула, она уже хотела убежать, но в цех вошла какая-то женщина, ласково взяла Веру за руку и спросила:

— Девочка, тебе кого нужно?

— Маму. Дудинцеву.

— Ну идем, идем. Разыщем твою маму.

Они шли между рядами станков, и Вера первый раз чувствовала острый запах кожи. Кожа лежала на столах у прессов. Она была разного цвета: черная, красная, коричневая. Она поблескивала так, что Верочке хотелось погладить ее ровную, гладкую поверхность. Вера видела, как быстро и ловко работницы кроили из больших кусков кожи длинные и короткие полоски. Сложенные на столе горки этих полосок все росли и росли. Она еще не знала, что из этих полосок и образуются заготовки для обуви.

— Зоя Федоровна, веду к вам заблудившуюся дочь.

Молодая женщина, которая привела Веру, смеялась. Смеялась и мать. На работе она была совсем другая, чем дома. На ней был халат-спецовка, на пышных волосах — косынка, светлые глаза смотрели молодо.

— Что, растерялась? — спросила мать.

— Нет. — Вера встряхнула головой. — Мне здесь нравится.

В тот раз она недолго пробыла на фабрике. Мать показала ей цех, познакомила с работницами, а вечером Вера попросила маму устроить ее на фабрику. Она, конечно, могла бы учиться дальше, но ведь отец погиб в блокаду; она видела, как трудно приходится матери, видела, как она шьет по вечерам, когда Вера с братишкой засыпают, как она стирает, хлопочет по хозяйству. И когда Вера стояла рядом с нею в цехе, она подумала, что нужно помочь маме, а учеба никуда не уйдет.